Никто не выйдет отсюда живым - Хопкинс Джерри Страница 15

Однажды, сочинив несколько песен, Джим сказал себе: “Я должен их петь”. В августе он получил такой шанс, когда неожиданно столкнулся с Рэем Манзареком, шедшим по Венецианскому пляжу.

– Привет, парень!

Привет, Рэй, как дела?

О’кей. Я думал, ты уехал в Нью-Йорк.

Нет, я остался здесь. Живу вместе с Деннисом и за его счёт. Пишу.

Пишешь? Что ты написал?

О, немного, – сказал Джим. – Всего несколько песен.

Песен? – спросил Рэй. – Можно их послушать?

Джим присел на корточках на песок, Рэй встал перед ним на колени. Джим, отталкиваясь руками, раскачивался из стороны в сторону, продавливая песок сквозь пальцы; глаза крепко закрыты. Он выбрал первое четверостишие из “Прогулки в лунном свете”. Слова лились медленно и бережно.

Давай уплывем на Луну, / ах-ха

Давай поднимемся сквозь течение,

Пройдём сквозь вечер, в котором

Город спит, чтобы спрятаться…

Когда он закончил, Рэй сказал:

Это величайшая, чёрт возьми, песенная лирика, которую я когда-либо слышал. Давай создадим рок-н-ролльную группу и заработаем миллион долларов.

Именно так, – сказал в ответ Джим. – Это как раз то, о чём я всё время думаю.

Рэй был худощав, за что “пляжное сообщество” называло его “костлявым”. Он был около 185 см ростом, стройный, и весил килограмма 73. У него были очень широкие плечи, крепкая прямоугольная челюсть, холодные “умные” очки без оправы. Если верить в обычные голливудские клише, его стоило бы причислить к тем, кем он был совсем недавно – к серьёзным и ответственным студентам-выпускникам, или к тем, кем он вполне мог стать каким-нибудь строгим молодым учителем в приграничном городе Канзаса. Но была в нём и мягкость. На квадратном подбородке у него была ямочка, а голос был всегда сдержанным, любезным, успокаивающим. Рэю нравилось принимать на себя роль старшего брата каждого организованного, умного, зрелого, мудрого, способного на великое сочувствие и на огромную ответственность.

Он был на четыре года старше Джима, родился в 1939-м году в Чикаго в семье рабочих. После обучения игре на классическом пианино в местной консерватории, получив степень бакалавра экономики в Депольском университете, Рэй записался в юридическую школу УКЛА. Через две недели он бросил её, получив место практиканта-менеджера в филиале Вествудского банка Америки; здесь он работал три месяца до возвращения в УКЛА, наэтот раз в качестве студента выпускного курса отделения кинематографии. Романтические планы рухнули в декабре 1961-го, когда Рэя призвали в армию. Хотя у него были несложные обязанности – играть на пианино в интернациональной группе военнослужащих в Окинаве и Таиланде (где его приучили курить траву) – Рэй хотел от этих обязанностей избавиться и говорил армейскому психиатру, что с радостью бы вернулся домой. Его демобилизовали на год раньше срока, и он вернулся в киношколу УКЛА как раз в то время, когда туда приехал Джим.

Рэй начал делать фильмы исключительного качества, все они были автобиографичны, все они прославляли чувственность его японско-американской подруги Дороти Фьюджикава. В одном из них, названном “Evergreen”, была сцена, кажется, навеянная повторяющимися кадрами медленно бегущих навстречу друг другу мальчика и девочки в “Хиросима – любовь моя” Алана Реснэ и заканчивающаяся встречей под ливнем обнажённых Рэя и Дороти. Попечитель факультета хотел, чтобы Рэй подредактировал эту сцену, и он было согласился, но когда некоторые студенты стали обвинять его в пустом хвастовстве, он отказался от обещания и представил свою “авантюру” на студенческий просмотр в декабре, объясняя, почему фильм не показали. (Со временем этот фильм, как и все остальные, сделанные Рэем, будет показан и оценен). В июне, когда он получил мастерскую степень, руководитель отделения Колин Янг говорила, что Рэй был в тот год одним из немногих студентов, способных двигаться дальше, к полнометражным фильмам. Даже журнал “Nesweek” обратил внимание на ранние достижения Рэя.

Рэй познакомился с Джимом через Джона ДеБеллу, и вскоре они стали действительно хорошими друзьями; они никогда не были особенно близки, но разделяли пристрастие к интеллектуальности и безыскусной ницшеанской философии. Они расходились во многом. Рэй никогда не забывал побриться, складки его брюк всегда были отутюжены. Джим был нарочито неряшлив, одевался в тенниску песочного цвета и джинсы, а по ночам, когда было холодно, он носил грязную спецовку сварщика, позаимствованную когда-то. Рэй самостоятельно изучал мысль Востока, а в 1965-м году начал изучать трансцедентальную медитацию Махариши Махеш Йоги, в то время как Джим не приобщился к этому, считая, что этот Путь лежит через наркотики и шаманизм. Рэй был натуральным эстетом, а Джим наслаждался дионисизмом, а порой и просто купался в нём. Но при всём при этом их влекло друг к другу и, когда они встретились на венецианском пляже, Рэй предложил Джиму переселиться к нему – можно было спать на кушетке в гостиной, а днём, покаДороти была на работе, можно было работать над песнями. Джим сразу же переехал, и вдвоём они взялись за дело.

Голос у Джима был слабый, но они с Рэем сошлись на том, что на самом деле он был сильным и что со временем это проявится. В течение двух недель они очень плотно работали над песнями, Рэй играл на пианино в своём маленьком домике, а Джим нервно держал перед собой стихи для верности (хотя он знал их все наизусть), стоял неподвижно, мечтая о том, чтобы исчез тот ком, который (он был уверен) застрял у него в горле. Потом Рэй привёл Джима в дом своих родителей, где репетировали “Rick and the Ravens”.

Стихи Джима покорили братьев Рэя. Очевидно, Рик и Джим Манзареки не понимали Джима или его стихов, но они согласились попытаться помочь им в работе. Другие знакомые тоже не понимали Джима. Когда Рэй встретил двух своих приятелей по киношколе и сообщил им, что создал группу вместе с Джимом, они были в шоке. “Ты – в группе с Моррисоном? Ради Бога, Рэй, охота же тебе страдать подобной фигнёй?” К Джиму всё ещё относились как к экстравагантной, хотя и довольно умной, но шелухе. Многие однокурсники не создали ни одной группы; Моррисон использовал один шанс из миллиона, чтобы её создать.

Рэй оставался к нему лоялен, видя в Джиме и то, что видели другие, и то, что Джим сам едва начинал сознавать. Наиболее очевидной его переменой была внешняя. Джим похудел с 75 до 60 кг и потерял свою характерную “круглолицесть” – теперь он был худощавым и курчавым. При таком телосложении у него были ещё более длинные волосы, отращенныенад ушами и вьющиеся поверх воротника, обрамляя лицо, утратившее свою важность и ставшее явно привлекательным. Перемена была разительна.

Но главная перемена произошла в том, что он чувствовал. Безумная зудящая тайна, потусторонний магнетизм его, казалось, сами притягивали всё, что ему было нужно.

Вскоре после того, как Джим познакомился с братьями Рэя, они с братьями Манзареками перенесли свои репетиции в домик за автостанцией Greyhound в Санта-Монике, где к ним присоединился новый барабанщик – Джон Денсмор, с которым Рэй познакомился в медитативном классе.

У Джона было много общего с Джимом. Оба они были по происхождению представителями среднего класса; отец Джона был архитектором. У обоих были брат и сестра. В средней школе оба проявили способности к занятиям спортом; у Джона это был теннис, а Джим отличался в плавании. С Рэем Джон разделял увлечение джазом, а также жадность и преданность новообращённого йогическим дисциплинам Махариши.

Джон говорил Рэю и Джиму, что у него был вспыльчивый характер, и он надеялся, что медитация поможет ему научиться контролировать себя. Ему было двадцать лет, и он всё ещё жил дома (что делало его неизбежно предметом насмешек Джима), хотя он страстно стремился порвать с родителями, тоскуя по свободе, которую могла дать работав действующей группе. Пройдут годы, в течение которых Джим и Джон будут вместе работать в “`Doors”, но они никогда так и не станут близкими друзьями.

Джон играл на ударных с 12 лет. В средней школе при университете в Западном ЛосАнджелесе он играл на перепончатых силках, затем переключился на джаз – во время учёбы в колледже, сначала в Санта-Монике, потом в Лос-Анджелесе и, наконец, в Государственном колледже Сан -Фердинандской долины, который он закончил.