Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета. Страница 15

Когда все это оставалось позади, я бывал безумно счастлив. И не только потому, что следующие двенадцать месяцев оказывались свободными от этого страшного дела, но еще и потому, что затем следовал один из наилучших моментов жизни Далай-ламы в течение года. После этой церемонии мне разрешалось ходить по улицам, чтобы я мог увидеть "торма", огромные, ярко раскрашенные скульптуры из масла, которые по традиции в этот день подносились Буддам. Разыгрывались кукольные представления, военные оркестры играли музыку, и повсюду люди были совершенно счастливы.

Храм Джокханг является самым почитаемым храмом Тибета. Он был построен во времена правления царя Сонгцэн Гампо в седьмом веке н. э. специально для того, чтобы поместить в нем статую, которую привезла с собой одна из его жен, Бхрикути Деви, дочь непальского царя Аншуриаруама. (Сонгцэн Гампо имел еще четырех жен, три из которых были тибетянками, а одна китаянкой, принцессой Вангчен Конгджо, дочерью второго императора танской династии). В течение столетий этот храм расширяли и украшали. Одной из достопримечательностей Джокханга является каменный монумент, который еще стоит у его входа как свидетельство былого могущества Тибета. Надписи на нем, высеченные на тибетском и на китайском языках, заключают в себе бессрочный договор, заключенный Тибетом и Китаем в 821—822 годах:

"Великий царь Тибета, Чудесный Божественный Владыка, и великий царь Китая, китайский Правитель Хуан-ди, находясь в родстве как племянник и дядя, заключили союз своих государств. Они совершили и скрепили печатями великое соглашение. И боги и люди знают о нем и свидетельствуют, что оно не может никогда быть изменено; а запись о соглашении была выбита на этом каменном столбе, чтобы знали будущие века и поколения.

Чудесный Божественный Владыка Трисонг Дрецэн и китайский царь Вэнь У Сяо-дэ Хуан-ди, племянник и дядя, прибегнув к своей великой мудрости, дабы предотвратить любые случаи нанесения вреда благосостоянию их стран ныне или в будущем, ко всем проявили беспристрастно свою благую волю. С единственным желанием действовать ради мира и блага своих подданных они пришли к согласию относительно высшей цели обеспечения прочного мира: они заключили сей великий договор во исполнение своего решения восстановить прежнюю старинную дружбу и взаимоуважение, а также стародавние добрососедские отношения.

Тибет и Китай будут придерживаться тех границ, в которых они располагаются ныне. Все, что к востоку, — есть страна Великого Китая, а все, что к западу, — есть, безусловно, страна Великого Тибета. Отныне ни одна сторона не должна ни вести войну, ни захватывать территорию. Любой человек, вызвавший подозрения, будет арестован; его занятие будет расследовано, и он будет препровожден обратно.

Ныне, когда два государства связали себя этим великим договором, необходимо, чтобы вновь посылались по стародавним путям вестники для поддержания связи и обмена дружественными посланиями о гармоничных взаимоотношениях между племянником и дядей. Согласно древнему обычаю, смена лошадей должна осуществляться у подножия перевала Чиан-Чун, на границе между Тибетом и Китаем. У заставы Суиюн китайцы должны встречать тибетских представителей и снабжать их всеми необходимыми средствами отсюда и далее. У Цин-Шуи тибетцы должны встречать китайских представителей и снабжать их всеми средствами. С обеих сторон к ним должны относиться с подобающим почтением и уважением в соответствии с дружественными отношениями между племянником и дядей.

Между двумя странами не должно быть видно ни дыма, ни пыли. Не должно быть никаких внезапных сигналов тревоги, и само слово "враг" не должно произноситься. Даже пограничная стража не должна иметь ни тревог, ни страха и должна по своему усмотрению заниматься своей землей и отдыхать. Все должны жить в мире и разделять благодать счастья десять тысяч лет. Пусть весть об этом распространится по всем странам, которые только освещаются солнцем и луной.

Это торжественное соглашение знаменует великую эпоху, когда тибетцы счастливы на земле Тибета, а китайцы на земле Китая. В том, что оно никогда не может быть изменено, призываются в свидетели Три Великие Драгоценности, Собрание Святых, Солнце и Луна, Планеты и Звезды. В том дана торжественная клятва с жертвоприношением животных; соглашение скреплено печатями.

Если стороны не будут действовать в соответствии с этим соглашением или нарушат его, кто бы это ни был, Тибет или Китай, все, что ни совершила бы другая сторона в порядке возмездия, не будет рассматриваться как нарушение договора с ее стороны.

Цари и министры Тибета и Китая дали соответственную клятву об этом, и соглашение записано подробно. Оба царя оттиснули свои печати. Министры, специально уполномоченные исполнять это соглашение, поставили свои подписи, а копии помещены в государственные архивы обеих сторон".

Моя комната в Джокханге была на втором этаже, иначе говоря, на плоской крыше. Отсюда я мог рассматривать не только большую часть самого здания внизу, но и рыночную площадь. Из выходящего на юг окна открывался вид на главный зал, где были видны монахи, целый день распевающие молитвы. Эти монахи всегда отличались хорошим поведением и были прилежны в своих занятиях.

Однако вид из восточного окна был совершенно другим. Через него я мог видеть нижний двор, где собирались монахи-новички вроде меня. Я с изумлением наблюдал, как они прогуливали занятия, а иногда даже дрались друг с другом. Когда я был еще мал, то украдкой спускался вниз по лестнице, чтобы получше разглядеть их. Я не мог поверить своим ушам и глазам. Прежде всего, они не распевали молитвы, как полагалось. Они пели их как обыкновенные песни, если вообще давали себе труд раскрывать рот. Довольно многие из них, казалось, никогда не делали и этого, а только все время играли. То и дело завязывалась потасовка, тогда они вытаскивали свои деревянные чашки и трахали ими друг друга по голове. Такие сцены вызывали у меня любопытную реакцию. С одной стороны, я говорил себе, что эти монахи крайне глупы, с другой стороны, не мог им не завидовать. Казалось, что у них совершенно нет никаких забот. Но когда они дрались слишком уж отчаянно, мне становилось страшно, и я уходил.

На западе я мог видеть рыночную площадь. Мне, конечно, больше всего нравилось смотреть именно туда, но приходилось скорее подглядывать украдкой, чем смотреть открыто, когда кто-нибудь мог видеть меня, ведь если меня замечали, каждый норовил подбежать и простереться ниц. Я мог только выглядывать из-за занавесок, чувствуя себя преступником. Помню, что когда я жил в Джокханге в первый или второй раз в возрасте семи или восьми лет, я ужасно опозорился. При виде множества людей внизу я не смог удержаться и нагло выставил свою голову из-за занавеса. Но мало того, я помню, что на головы людей, бросившихся на землю далеко внизу, полетело несколько плевков! И рад сказать, что впоследствии юный Далай-лама научился некоторой самодисциплине.