П. Левенсон - Чезаре Беккариа. Его жизнь и общественная деятельность Страница 15

Нельзя вполне согласиться с мнением покойного профессора, что весь екатерининский «Наказ» остался мертвой буквой. При составлении Свода Законов в 1832 году десятая глава «Наказа» послужила одним из источников третьей главы «Законов о судопроизводстве по делам о преступлениях и проступках», так что некоторые положения о предварительном заключении и силе доказательств существуют еще до сих пор в дореформенных окраинах империи. Благодаря этой санкции закона взгляд, высказанный Беккариа, что чем тяжелее преступление, тем совершеннее должны быть доказательства, сослужил большую службу делу правосудия, избавив многих подсудимых, вина которых не совсем была доказана, от незаслуженных кар. Это разумное правило помещено рядом с известным афоризмом Петра Великого, ошибочно приписанным Екатерине II, что «лучше освободить десять виновных, нежели осудить одного невинного», заимствованным из 9-й статьи «Воинского Устава» 1716 года.

Но лучшим и самым блестящим доказательством жизнеспособности учения Беккариа служит неопровержимый факт, что его книга была тем библейским огненным столбом, который освещал путь составителям «Судебных Уставов», когда они мучительно пробирались по безнадежной пустыне, окруженной тьмою дореформенного судопроизводства, чтобы выбраться на светлый путь нового суда, отменившего старую кривду.

Один из выдающихся деятелей судебной реформы, известный переводчик Данте, сенатор С. И. Зарудный, счел своим долгом познакомить русское общество с книгою Беккариа. Он желал, чтобы «в России был хороший перевод хорошего издания хорошего сочинения на хорошем русском языке. Если это совершится, то я буду убежден в том, что я сделал хорошее дело».

Никто не станет отрицать, что этим «хорошим делом» почтенный судебный деятель достойно завершил свою полезную общественную деятельность.

Глава VI

Тихо и мирно текла жизнь Чезаре в его родном городе. Окруженный всеобщей любовью, преданный любимым занятиям на разных поприщах общественной деятельности, пользуясь всею полнотою семейного счастья, он достиг того, чего так жаждет истый эпикуреец, каким он отчасти и был. Он прожил бы беспечально весь свой век, если бы не катастрофа, разразившаяся над ним совершенно неожиданно! Великий гуманист потерял свою жену, свою нежно любимую Терезу, которую он отвез в Пизу на морские купанья. Несмотря на тщательный уход и усилия лучших представителей врачебной науки, смерть посетила Терезу в лучшие годы жизни. Ей было всего 29 лет.

После нее остались две дочери, из которых одна, Мария, умерла в молодых годах, незамужней, а другая, Джулия, выйдя впоследствии замуж за дона Пьетро Манцони, играла видную роль в парижском обществе и поддерживала блестящую репутацию отца и сына, известного писателя. С ней-то был в переписке граф Рёдерер, письмо которого мы передали в извлечении. Вскоре сошел в могилу и его престарелый отец, маркиз Джованни-Саверио, на 85-м году жизни.

Легко себе представить, как отразилось это семейное горе на впечатлительном Чезаре, так беззаветно любившем свою молодую подругу жизни. На первых порах казалось, что безутешный супруг не выдержит этого жестокого удара судьбы, лишившей его самого дорогого в жизни, теперь потерявшей для него всякое значение, подвинет его на какой-нибудь отчаянный поступок для насильственного сокращения опостылевшего существования, которое пришлось бы влачить в беспросветном одиночестве. На деле вышло, однако, совершенно иначе. Психологически неразрешимая загадка разрешилась таким сюрпризом, который менее всего можно было ожидать от такого любящего супруга, каким был Чезаре. Недолго продолжалось его вдовство, и 4 июня 1774 года он сочетался законным браком с дочерью графа Барнаба-Барбо, донной Анной. От этого брака родился сын Джулио, переживший свою сестру Джулию на десять лет. Он скончался в 1858 году. Со смертью этого последнего отпрыска Чезаре прекратился род Беккариа-Бонесана. Братья его не оставили никакого потомства.

Сохранилось любопытное письмо капитана де Бласко, брата покойной Терезы, к Беккариа. В этом письме капитан, оплакивая смерть дорогой сестры, одновременно выражает свое соболезнование неутешному супругу и поздравляет его… со вступлением в новый брак. «Такому человеку, – пишет он, – как Чезаре, посвятившему свою жизнь служению отчизне и человечеству, невозможно заниматься хозяйственными дрязгами, нянчить детей и т. д. Ему необходима помощница». Перестав быть его шурином, капитан просит его сохранить прежнюю дружбу и теплые отношения; это не только личная просьба капитана, но и желание всего семейства де Бласко – считать его по-прежнему родным. В заключение он низко кланяется маркизе, почтительно целует ее ручки и так далее.

Беккариа продолжал по-прежнему работать, но ничего выдающегося не вышло уже из-под его пера. Остаток его жизни прошел довольно бесцветно. Похвалы друзей и скрежет зубовный многочисленных врагов не интересовали его. Он ко всему относился довольно равнодушно, колоссальный успех не вскружил ему голову, нападки критиков на литературные недостатки его произведений, на неряшливость слога, на орфографические ошибки не возбуждали в нем ни горечи, ни желания оправдываться перед читающей публикой. Даже грандиозные политические перевороты последнего десятилетия прошлого века не производили на него того потрясающего впечатления, какое производили они на других его современников, содействовавших крушению старого режима. В своем юношеском произведении «Прелести воображения» он рисовал картину блаженного состояния честного эпикурейца, живущего в сфере совместной работы ума и воображения, сумевшего сохранить известную дозу индифферентизма в деловой жизни и в поисках истины умеренно распределять свои страсти, не слишком волноваться при виде того, как люди сражаются, надеются, умирают; бежать от греха, причиняющего угрызение совести, – но отказаться от химеры достигнуть совершенства, любить уединение, предпочитая городскому шуму деревню, горы, морской берег, где чувствуется «ничтожество наших дел и наших систем». Таким честным эпикурейцем был, конечно, и сам автор. В его характере было много черт, совсем не свойственных итальянцу, – даже северному, не чуждому влияния немецкой культуры. Во многих отношениях он был настоящим Обломовым, сам себя называл «лентяем», добродушным, скромным, даже робким, – только не в области мышления. Там он был богатырем и смелым бойцом. Он мало обращал внимания на внешность, был небрежен в одежде и в слоге, писал с крайней неохотой. А между тем не было грамотного человека в Италии, который бы не читал его трактата «Dei delitti». Даже люди, менее всего интересующиеся литературой, например кардиналы и прелаты, зачитывались его сочинениями. Не изяществом слога, не художественно отделанными периодами завоевал он всеобщие симпатии, а искренностью убеждения, силою вдохновенного слова, горячим желанием добра ближнему.