Михаил Барро - Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность Страница 15

Докладчиком его дела против Лаблаша и Лаблаша против него был назначен парламентский советник, по фамилии Гезман. Гезман служил сперва в Эльзасе, в тамошнем правительственном совете, но потом продал свою должность и в 1765 году переселился в Париж. Он был довольно ученым юристом и написал, между прочим, «Курс общего поместного права», напечатанный в 1768 году. Нравственный уровень его – подозрительного характера: еще более подозрительный – у его супруги. Молодая и красивая особа, она постоянно ныла из-за ограниченности жалованья парламентского советника, которую врачевала, по ее собственным словам, уменьем «ощипывать курицу, не вызывая криков этой курицы»… Оппозиция парламентов преобразованию заставила Мопу изгнать непокорных, но замещение вакансий новым составом встречало немало затруднений. Цвет общества отказывался от предложения занять эти вакансии, правительство должно было поэтому привлечь к себе сомнительные элементы – людей, говоривших, по выражению одного современного им водевилиста, что «лучше умереть от стыда, чем от голода». В числе этих людей оказался и Гезман. Таким образом, громкое дело Лаблаша и Бомарше являлось пробным камнем для новой магистратуры.

Это дело было передано Гезману 1 апреля 1773 года, а пятого числа того же месяца должен был состояться доклад. По общепринятому обычаю, истцы и ответчики посещали своих докладчиков и лично излагали им мотивы своего дела, а потому и Бомарше, под конвоем тюремного сторожа, искал свидания с советником Гезманом. Но все усилия его добиться этого свидания не приводили ни к чему. Советника все не было дома, несмотря на письменные просьбы Бомарше назначить день и час переговоров. Эта недоступность советника не замедлила породить у писателя вопрос о ее причинах, не особенно, впрочем, головоломный, потому что необходимость «смазывания» вовсе не была чужда административному механизму того времени. Если и было в чем затруднение, так это в определении, как и в какой мере нужно было «смазать», и Бомарше принялся за разрешение этой задачи. Как вдруг жилец его сестры, некто Дероль, припомнил, что книгопродавец Лежэ берет на комиссию книги советника Гезмана, часто видится с его женой и, вероятно, может устроить свидание с недоступным жрецом Фемиды. Дальнейшие справки не замедлили подтвердить это предположение, и через какое-то время Лежэ сообщил, что аудиенция может быть получена за двести экю… Медлить было некогда, оставалось уплатить требуемую сумму, но экономия взяла свое, и Лежэ была передана только сотня экю. Благодаря этой взятке Бомарше увидел, наконец, советника, однако свидание обоих было настолько непродолжительным, что непременно требовало повторения. Новая справка на этот счет у Лежэ дала прежний вывод о необходимости денежной жертвы, во второй раз более значительной: сто экю для г-жи Гезман и 15 – для судебного секретаря. В виде утешения Бомарше было заявлено, что, в случае неудачного исхода процесса, все уплаченные суммы будут возвращены ему обратно. Затрудняясь с деньгами, – его имущество было описано, – Бомарше доставил Лежэ только 15 экю деньгами, а вместо сотни – золотые часы, осыпанные алмазами. Однако несмотря на материальные жертвы и одно свидание с советником – он так и не добился второго, – Бомарше все-таки проиграл свое дело. Пока он сидел в Фор-Левеке и униженно хлопотал о разрешении посетить своего докладчика, его противник не терял золотого времени и тоже сыпал деньги покойного Дювернэ. В результате Бомарше оказался не только должником Лаблаша, но и косвенно заподозренным в подлоге, потому что вторая судебная инстанция не признала действительным его договора с Дювернэ.

Госпожа Гезман сдержала свое слово, Бомарше были возвращены и деньги, и золотые часы, осыпанные алмазами. В этом возмещении убытков не хватало лишь 15 экю. Но Бомарше не верил уже в «секретаря». К тому же и розыск мнимого мздоимца, сотрудника г-жи Гезман, разрушал эту басню самым положительным образом. Секретарь действительно существовал, но оказался человеком самых честных правил. Таким образом, все разъяснялось, не оставалось никакого сомнения, что Бомарше разыграл амплуа той курицы, которую умела ощипывать супруга эльзасского юриста. Но, если он оказался этой курицей, он не хотел молчать. Он решил требовать обратно свои пятнадцать экю, заранее зная, что их не отдадут, да они и не были нужны этому человеку. «Милостивая государыня, – писал он супруге советника, – я не имею чести быть известным вам лично и не позволил бы себе докучать вам, если бы, после потери мною процесса, мне возвратили не только два свертка луидоров и часы, осыпанные алмазами, но и те пятнадцать экю, которые были доставлены вам сверх договора нашим посредником. Ваш супруг так ужасно обошелся со мною, мое дело было так искажено тем, кто, как вы говорили, должен был отнестись к нему согласно законам, что было бы несправедливо увеличить мои потери еще потерею пятнадцати экю, которым не следовало застрять в ваших руках. Если неправосудие должно оплачиваться, то отнюдь не потерпевшим. Я надеюсь поэтому, что вы обратите внимание на мою просьбу и, возвратив мне пятнадцать экю, удвоите эту справедливость верой в глубочайшее мое к вам, милостивая государыня, расположение…» Само собою разумеется, на это письмо не последовало никакого ответа. Но тревогу в сердце госпожи Гезман оно все-таки поселило, потому что через день по доставке ей письма, 22 апреля 1773 года, к Бомарше явился чрезвычайно растерянный Лежэ, так как, говорил он, супруга советника спрашивала его, возвратил ли он взятое за аудиенцию ее мужа. Между тем по городу уже побежала легкая зыбь истории о пятнадцати экю. С каждым днем эти толки становились все громче и громче. Временно затихшая неприязнь к парламенту Мопу находила в них новую пищу для себя… Раздосадованный и испуганный Гезман попытался было отделаться от Бомарше тайным приказом о его аресте, так называемым lettre de cachet[8], но власти справедливо увидели в этом только новый повод для общественного волнения. Оставался расчет на закулисную сторону суда, на негласность делопроизводства, которая обеспечивала возможность раздавить противника, и Гезман пошел на это, начав преследование Бомарше по обвинению в клевете и подкупе. Обвинение было тяжкое, «все, кроме смерти – omnia citra mortem», – вот что грозило клеветнику. А между тем успех улыбался советнику. Парламент Мопу заранее был враждебно настроен против обвиняемого, который являлся как бы олицетворением тысяч других врагов и хулителей этого парламента. Гораздо труднее было защищаться против обвинения. Надо было доказать, что деньги действительно платились советнику или его жене, и в то же время не дать суду повода к заключению, что плативший эти деньги покупал правосудие, а не свидание с докладчиком. Бомарше прекрасно разрешил эту задачу. Он перенес свое дело из таинственных и небезопасных для весов Фемиды стен парламента на обсуждение всей нации, целой Европы и рядом блестящих мемуаров один за всех разрушил парламент Мопу. Louis Quinze (Людовик XV), говорили потом, создал этот парламент, a quinze louis (пятнадцать экю) уничтожили его…