М. Загребельный - Эдуард Лимонов Страница 15

– Я не могу быть одиночкой. В конце восьмидесятых я задумался и даже начал болеть – у меня грудь болела: я не мог представить, как жить дальше. На тот момент во Франции было опубликовано семнадцать моих книг, я был признан, наверняка стал бы членом Академии, как Тарасов (Анри Труайя). Я еженедельно писал статьи для французского журнала, ну правили бы меня, подумаешь!.. Талант – все равно талант. Но такая жизнь мне была не нужна. Хотелось дела, которое выходило бы за пределы моей личности и жизни. Я это нашел в политике. Тут каждый день борьба…

В Будапеште около восьмидесяти литераторов со всего мира собрались 20 июня 1989 года на конференцию. Чеслав Милош стал заунывно, по бумажке, по-агитпроповски толковать о советской власти как империи зла. Снова возмутителем спокойствия становится Эдуард Лимонов, как ни пытался председательствующий лишить его микрофона. Писатель просветил собравшихся, что не один Сталин подписывал соглашения с Третьим рейхом. Напомнил о польско-немецком договоре, о Мюнхене, об оккупации польскими войсками Тешина в Чехословакии в 1938 году. Пояснил, что двадцатый век – век вторжений. Что в этот век в международных отношениях советская власть была куда менее кровопролитна, чем Запад. Теорию века вторжений Лимонов изложит в статье от 23 февраля 1991 года в «Красной звезде».

С конца восьмидесятых конфликты Эдуарда Лимонова перерастают из интеллектуальных еще и в жизненные, физические. Он становится на сторону политически некорректных сил, некорректных для буржуа, мещанина. Это ведет бунтаря на фронт, к созданию национал-большевизма. К аресту 2001 года и узилищу. Он всегда стилен, ярок и неповторим. Он бунтует.

В 1989 году Юлиан Семенов печатает в журнале «Детектив и политика» рассказы Лимонова «Коньяк “Наполеон”» и «Дети коменданта».

– Свободный стихотворец в Москве, я многие годы презирал запятые и утверждал, что даже самый вид запятой вызывает во мне отвращение, – пишет Эдуард в рассказе «Коньяк “Наполеон”». По иронии судьбы в газете русскоговорящих эмигрантов тогда, в 1975 году, ему, искавшему любой заработок, нашлась работа корректора.

Первая публикация прозы в СССР. Первый шок. Произведения редактируют без ведома автора.

Странник впервые возвращается домой в том же 1989 году. В первый или второй вечер снова потрясен. В ресторане «Олимпийский» гуляют нувориши, кооператоры, бандиты. К офицеру милиции обращаются как к своей прислуге. В России всегда умели унижать…

В декабре 1989 года он гостит у родителей в Харькове шесть дней. Можно себе представить, как был расстроен. Позади несовершенный, но благополучный и сытый Париж. А тут руины перестроечных ускорений. К Харькову Лимонов всегда оставался неравнодушным. Однажды противопоставил его Киеву:

– Пусть Харьков на первый взгляд скучен как город университетский и заводской. Но Харьков переживает жизнь, нервничает. Тоньше, неврастеничнее и интеллигентнее Киева. – И неожиданно сравнивает Киев с «Вавилоном на Гудзоне»: – Киев похож на Нью-Йорк по провинциальному психологическому складу, самодовольно нагуливает жиры над Днепром, его обыватели толще и спокойнее…

Возвращение в Москву, Россию, домой вызывает у писателя стойкое ощущение нашего нормального сумасшедшего дома. Позади западная богадельня. А впереди все тот же исконный «шиздом». По улицам, по жизни бродят толпы непонятных людей. Нищенки с котомками времен воцарения Романовых, хиппи из Штатов шестидесятых, юродивые панки, поп-выпускники литинститута, неотесанные генералы прямо из анекдотов, опереточные казаки… Нация не нашла своего единого, ей принадлежащего стиля. Рассыпается невпопад на мелкие группки, исповедующие заимствованную веру со своей одеждой, жаргоном, прическами. Преклоняется перед соросами и давосами, мечтает о «гребаном» ВТО. Все новинки подобно «аум синрекё», «белых братств», фокусов Мавроди моментально приобретают окапитализированную оболочку и уже на продажу выставляют глянцевых политиков и розовощеких банкиров. Гламурный рай.

Перед окончательным прощанием с Францией Лимонов успевает издать на французском «Дисциплинарный санаторий» и «Убийство часового». Первое название издатель изменил на хлесткое «Le Grand Hospice Occidental» – «Великая богадельня Запада». Вспоминает: «На рубеже 1988 и 1990 годов я перестал заниматься художественной литературой и стал размышлять и пытаться посмотреть на мир и цивилизацию. И первым трудом моим в этом жанре была книга «Дисциплинарный санаторий». Я ее написал достаточно рано, хотя она была издана и по-русски и по-французски».

В ноябре 1991 года на французском выходит роман «Иностранец в родном городе» о конце Советского Союза, о путешествии в Россию 1989-го. Великий народ стал видеть свою историю как несправедливое насилие и цепь преступлений. Великий народ уверили в сомнении. Великий народ перестал быть Великим.

Международное признание приводит его на Балканы. Первый визит в Югославию состоялся в октябре 1989 года. Лимонов получил приглашение на литературную встречу. Не замечает тайных знаков войны. Разве что чудовищная инфляция – получает в холле отеля «Славия» три миллиона динаров на карманные расходы. И крайне высок накал перепалок хорватских и сербских политиков. А война тлеет. Тлеет под больными человеческими отношениями.

Союз трещит по швам, в Югославии разгорается пламя гражданской войны. Эдуард Лимонов – ее летописец. Его репортажи печатает сербская газета «Борба».

Берет интервью у главных командиров. Аркан. Бадза. Зима 1991 года. Среди руин Вуковара, на главной площади неизвестный сербский солдат пожимает ему руку. Этот солдат читал статьи Лимонова в «Борбе» и даже после искал в магазинах его книги. На мосту «25 Мая», названном в честь дня рождения Тито, возникает чувство принадлежности к братству, людям войны, рождается балканская военная мелодия.

…Однажды……в войне на Балканах…в ледяном декабре……Однажды за Дунаем-рекою,…за мостом «двадцать пятого мая»…там, где гаубицы и мешки с песком……неизвестным солдатом двадцатого века был и я никому не знаком…

Москва. Алтай. Арест. 1991 – апрель 2001

Школьником Эдуард Лимонов мечтал о путешествиях. Мечту осуществил:

– Большому кораблю – большое плаванье. Чтобы понять, большой ли ты и сильный корабль, нужно выдержать большие бури.

Мир видимый неотвратимо отдает свои тайны одну за другой. Поэма о будущем признании от 1974 года подтвердилась потрясающим для писателя из Восточной Европы успехом в литературном мире в восьмидесятых. Предвидения от 1977 года начали оживать к концу восьмидесятых. Приходят озарения, взрослый мечтает возопить правду, подобно мальчику Андерсена, громко, как это удалось ему маленьким, спасая советского моряка на балете «Красный мак», во весь голос крикнуть, что король-то голый.