Илья Дубинский-Мухадзе - Нариманов Страница 15

В хитросплетениях бакинской действительности таких различий, трудно одолимых барьеров предостаточно. О них пишет Султан Меджид Эфендиев… В девятьсот втором, когда Нариман-муэллим отправился в Одессу, подросток Султан Меджид только приехал в Баку из Шемахи, некогда стольного города процветавшего ханства и, что важнее, родины многих великих мастеров слова от Хагани (XII век) до Сабира и Аббас Сиххата. Поступил учиться в русско-азербайджанскую школу. Общительный, веселый, перезнакомился со студентами, высланными «по месту постоянного жительства, как лица политически неблагонадежные». Они и наставили на путь истинный.

С первого номера газеты «Гуммет» Эфендиев ее главный публицист, редактор. В ночные часы также печатник — тискал экземпляры на гектографе. В девятьсот четвертом в неполных семнадцать лет вступает в РСДРП. Двадцатилетие празднует в политическом отделении тюрьмы на Баиловском утесе. Вокруг день и ночь в замшелые стены безутешно бьется море…

Так в записках Султана Меджида Эфендиева.

«…Изредка русские, умеющие еле-еле говорить по-азербайджански, могли поделиться со своими собратьями-мусульманами об общих целях рабочего класса в России и на Кавказе. Потребность в агитации, потребность в сплочении забитых рабочих-мусульман вызывалась самой жизнью…

Наряду с «Гуммет» были при Бакинском комитете еще другие секции — латышская и армянская. Только ввиду особых условий работы среди мусульман допускалось как бы отдельное существование группы «Гуммет», ее некоторая автономия… Такая своеобразная организационная форма была придумана как нельзя лучше, ибо бывали моменты, когда «Гуммет» по тем или другим соображениям приходилось выступать самостоятельно.

Укажу на случай при заключении блока между социалистическими партиями. «Гуммет» здесь фигурировала как самостоятельная политическая единица. И это подчеркивалось руководителями нашей бакинской организации для того, чтобы, во-первых, в блоке эпизодических попутчиков выиграть лишний голос для большевиков, и, во-вторых, в блоке, созданном с целью предотвращения новых вспышек национальной резни и взаимного истребления народностей, участие мусульманской социал-демократии являлось требованием момента. Слитно-раздельное существование «Гуммет» было вопросом не принципа, а лишь тактики.

Для лучшей живой связи между «Гуммет» и Бакинским комитетом установлено взаимное представительство. На собрания мусульманской группы в качестве руководителя большей частью приходит «товарищ Алеша».

«Товарищ Алеша». Недавно в Лондоне на III съезде Российской социал-демократической рабочей партии он представлен делегатам под фамилией Голубин. А в раннем детстве в грузинском селении Шардомети, что вскарабкалось к самым облакам, родные и соседи ласково кликали Пакия (сокращенное от Прокофий). Прокофий Апрасионович Джапаридзе.

По характеру — истый горец. Прямой, чистый, непоколебимо преданный, экспансивный, упрямый. В 1898 году принят в РСДРП, по выходе из знаменитого Метехского тюремного замка в Тифлисе. Ему восемнадцать лет, он недавно исключен из учительской семинарии с «волчьим билетом» за «подстрекательство к забастовке рабочих главных мастерских железной дороги».

С девятьсот четвертого судьба Алеши накрепко связана с Баку.

«Алешу я знаю с юношеских лет, — напишет Авель Енукидзе, видный деятель Коммунистической партии. — …Он едва ли мог найти лучшее место для своей кипучей деятельности, нежели нефтяные промыслы Баку.

Алеша, несомненно, является первым, кто положил начало массовому рабочему движению в Баку. Он первый основатель и организатор профессионального союза нефтепромышленных рабочих. Он первый пробил брешь к мусульманским рабочим массам, сумел установить дружеские отношения с ними. Он первый втянул их в работу нашей партии. Неутомимый, энергичный, веселый, остроумный, он очень много успевал работать, сделавшись самым популярным и самым любимым из тогдашних партийных организаторов…»

В трудную бакинскую почву были высеяны семена, и надо было неустанно заботиться, чтобы группа «Гуммет» оказалась жизнестойкой. На помощь к Алеше пришел голубоглазый, широкоплечий, рослый сибиряк из Усолья Иркутской губернии. Сын военного врача Александр Стопани. Из близких помощников Владимира Ульянова в пору создания групп содействия будущей общероссийской газеты «Искра», сначала в Пскове, затем на всем северо-западе. С девятьсот четвертого Стопани стал секретарем Бакинского комитета большевиков, проявив недюжинные организаторские способности.

При очередном аресте Алеши ротмистр Зайцев, исполнявший в то время обязанности начальника губернского жандармского управления, дает понять, что от каторги может спасти только хорошо упитанный золотой барашек в бумажке. Так деловые люди деликатно именуют взятку золотыми червонцами. Тут же закладывает свой дом Мешади Азизбеков, единомышленник, друг по жесточайшей борьбе, что, по твердому убеждению обоих, куда важнее родства по крови. Не слишком высокие, коренастые по внешнему облику, они легко могут сойти за братьев. Такое же резко очерченное удлиненное лицо, у Алеши более смуглое. Небольшая борода, узкие усы.

Мешади — коренной бакинец. Сын каменотеса Азиза Азимбека. Человека на редкость справедливого ж последовательного. В праздник новруз-байрама он в присутствии многих горожан застрелил пристава Джаббар-бека. Типа настолько мерзкого, что судьи не сочли пристойным вынести смертный приговор. Азиза Азимбека всего только угнали на каторгу в Сибирь. А уж там «неизвестные лица» его отравили…

К революционным взглядам Мешади оказывается крайне восприимчивым. Да и обстоятельства не оставляют время на особенно долгие размышления. В первую же его студенческую весну — в Петербурге, в Технологическом институте, — в Трубецком бастионе Петропавловской крепости сожгла себя слушательница Бестужевских курсов Мария Ветрова. Потеряв сознание, она догорала на тюремной койке, а у глазка за дверью нес службу надзиратель. Две следующие недели администрация тюрьмы как ни в чем не бывало принимала передачи для… тайно похороненной на Преображенском кладбище Ветровой. Могилу ее сровняли с землей, не показав родственникам, продолжавшим добиваться разрешения на свидание…

В солнечный мартовский день 1897 года студенты, курсистки, профессора заполнили Казанский собор. Те, кому не удалось втиснуться, терпеливо дожидались у входа, на Невском проспекте. Ждали, ждали… Священник, твердо обещавший отслужить панихиду, предпочел надежно укрыться. Тогда раздался голос Мешади Азизбекова, одного из организаторов демонстрации: «Нет священника — начинаем гражданскую панихиду!»