Артем Драбкин - Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают Страница 16

Неожиданно – я подумал, что мне это снится, – я услышал стрельбу и американские голоса. Должно было быть пять или шесть часов. Мой водитель Густль Медак, который теперь живет в Канаде, меня разбудил: «Ами здесь!» В этот момент американцы дали очередь в окно нашей комнаты и закричали с типичным американским акцентом: «Привет, товарищи, выходите, война закончилась!» Я схватил мой ремень и головной убор, выйти из дома было нельзя, и я как молния помчался вверх по лестнице в доме. Я подождал на втором этаже, в дом вошли американцы. Я спрятался в сене на чердаке. Я заметил, что я был босиком. Американцы несколько раз выстрелили в сено и ушли. Я полежал еще какое-то время и стал выбираться. Я хотел понять, кому-то из моего экипажа удалось спрятаться или их всех забрали? Позже оказалось, что их всех приняли.

Два или три часа я прождал в доме, наблюдая за американцами на улице и возле моего танка. Они хотели его взорвать, но передумали, и бросили в него противотанковое средство – пакет с кислотой, которая выделяла очень сильный и непереносимый дым. При этом, по мнению американцев, танк был выведен из строя. Наша артиллерия открыла огонь, американцы рассредоточились, я понял, что из дома надо уходить, чтобы по мне не попала собственная артиллерия.

Американцев не было видно, я выскочил на улицу и запрыгнул в люк водителя головой вперед. Мне удалось повернуться и завести мотор. 550 лошадиных сил завыли. Я поехал. Американцы отпрыгивали в стороны. Маскировочная сеть, лежавшая на башне, скатилась и практически перекрыла мне видимость. Я выехал из Эрндтебрюка, доехал до перекреста дорог, потом на луг и встал, чтобы убрать маскировочную сеть. В этот момент я получил прямое попадание, танк немедленно загорелся. Горящая маскировочная сеть лежала на люке водителя, и я не мог отрыть люк и выскочить из танка. Я подумал, что это конец. Но тут сеть догорела, и люк поддался. Я выскочил из танка и в 100 метрах от себя увидел солдат и танки моей собственной роты. Они мне помахали, и я вернулся в мою роту.

– Что произошло?

– На этот вопрос отвечает Эрнст Кроепль: «Через несколько часов неожиданно появилась наша пропавшая «Пантера». Когда она приблизилась на 1000 метров, мы увидели, что она едет на полной скорости и из мотора идет дым. Мы были уверены, что «Пантеру» повредили американцы. Недалеко он нас, на опушке леса, стоял Хетцер. Мы не обращали на него особого внимания, командир Хетцера, усатый штабс-фельдфебель, тоже с нами не разговаривал. Наша «Пантера» приближалась все ближе. И тут стоящий рядом с нами Хетцер выстрелил! «Пантера» получили прямое попадание и остановилась. Мы увидели, что водитель выскочил из горящего танка и катается по земле, чтобы сбить огонь с горящей униформы. Водитель подошел к нам, лицо его было обгоревшим и черным, и только когда он оказался прямо перед нами, мы узнали лейтенанта Бауэра!»

Командир Хетцера совершил ошибку, он подумал, что я – это трофейный танк, в котором сидят американцы, и выстрелил. Я, в мой девятый раз, выжил в подбитом танке. Это было 6 апреля 1945 года у Эрндтебрюка.

После первой перевязки я доложил ситуацию командиру участка генералу Коенигу в Биркельбахе. После этого меня отвезли в лазарет в Ольпе. Что было там, я не помню, я помню только, что врач после того, как меня обработал, спрашивал, сгорели ли мои товарищи в танке. День после того полностью выпал у меня из памяти. 8 апреля я несколько пришел в себя и узнал, что через короткое время американцы будут здесь.

Чтобы не попасть в плен, на следующий день я исчез из госпиталя на одном из многих стоявших там кругом грузовиков. Как я вел грузовик, контуженый, с полностью перевязанной головой, сгоревшими и перевязанными руками и спиной – это для меня до сих пор остается загадкой. После совсем не долгой поездки я встретил два танка из нашего полка, и дальше я легко попал к капитану Симону и остаткам нашего батальона. Разумеется, меня никто не узнал, я должен был представиться. Он, конечно, обрадовался, что я жив, и до конца, который наступил 17 апреля, я оставался с моими товарищами.

16 апреля мы были в районе Изерлон. Остатки нашего 33-го танкового полка собрались в лесу у Летматы, и всем было ясно, что это конец. К этому отрывок из газеты 9-й танковой дивизии:

«Так называемая «33-я боевая группа», то есть остатки 33-го танкового полка, вернулась в вышеназванный лес. Утром стало известно, что с 10 до 12 часов будет перемирие. Капитан Симон, я, там был еще один офицер в серой униформе, обсудили ситуацию, было решено пробиваться после окончания перемирия. Пришел приказ от подполковника Бокхофа, запретивший прорыв, который принес бы слишком большие потери. После этого капитан Симон приказал всем построиться. Я построил остатки 1-й и 3-й рот, другой офицер построил оставшихся.

Капитан Симон произнес короткую речь, в которой напомнил о славной и тяжелой истории нашего полка. Он напомнил места боев, упомянул погибших товарищей, сказал о нашей вере в наш народ и родину».

Потом 33-й танковый полк был распущен. Когда он произносил эти слова, он чуть не упал в обморок! Мне не стыдно сказать, что у нас у всех были слезы в глазах и у меня в жизни не было более потрясшего меня события. Тогда я поклялся, что этот момент я никогда не забуду, и теперь я об этом говорю.

В конце концов образовались маленькие группы, которые хотели как-то пробиться. Мы распрощались друг с другом и поменялись домашними адресами.

Мой верный водитель, товарищ и друг унтер-офицер Ханс Кастль, как и ефрейтор Каефер ни в коем случае не хотели оставлять меня одного, без их защиты и помощи. Мы решили попробовать пройти между американскими линиями и пробиться на юг. Со многими неясностями и трудностями мы попытали наше счастье. Большой проблемой были бывшие польские и русские военнопленные, которые свободно грабили и собирались в банды, чтобы искать, ловить или убивать немецких солдат. У некоторых из них даже было оружие. Постоянно, особенно ночью, были слышны выстрелы. Мы иногда чувствовали себя как в партизанском районе и были рады, что у нас еще есть наши пистолеты и один пистолет-пулемет. Беспорядок был огромный, тем хуже, что многие немецкие солдаты переодевались в гражданское и так пытались прошмыгнуть из котла. Американцы сделали то, что они всегда делали, и назначили премию сигаретами за немецких солдат. Время было распределено так, что ночью мы шли, а днем где-то прятались. Разумеется, быстро идти я не мог, ожоги причиняли мне большие мучения. Перевязочные материалы также закончились. Ханс Кастль очень обо мне заботился и каждый день, если это было возможно, менял мне повязки. Первые дни у нас еще было что есть, кроме того, в различных крестьянских домах, в которые мы заходили ночью, мы всегда что-то получали. По всей дороге люди были готовы помочь, общность народа себя проявила, население помогало своим солдатам, даже с риском для себя.

Так продолжалось почти до конца апреля. Мы пришли к какому-то отдельно стоящему крестьянскому дому. Мы постучали, сверху выглянула крестьянка. Когда она услышала, что я ранен, она немедленно спустилась вниз и открыла дверь. Когда она увидела мои грязные и прилипшие бинты, она стала очень заботливой и готовой помочь. Несмотря на мои возражения, она наполнила водой тазик и насыпала туда, как она сказала, «Персил», еще довоенный. Потом она очень осторожно смыла и счистила прилипшие и намокшие повязки на ожогах. Это была очень болезненная пытка, но я был уверен, что она все делает правильно. Человек примерно лет 35 пару раз появился и посмотрел на нас во время перевязки и потом, когда мы ели молочный суп с хлебом. Крестьянка объяснила, что он польский военнопленный, который живет с ними еще с 1940 года. У меня было нехорошее чувство, что он может нас предать, но крестьянка меня успокоила, и мы легли отдохнуть. Через короткое время неожиданно приехала машина с четырьмя американцами и этим поляком, с пистолетами в руках они ворвались в дом и на кухню. Так с моими товарищами я попал в плен.

Несколько лет после войны я пытался найти этот дом, чтобы выразить крестьянке благодарность, но не нашел. Мой товарищ Кастль также не мог вспомнить ни где он находится, ни как называется ближайшая деревня.

Через два или три сборных лагеря я попал в Менден и оттуда в Реманген. При этом мне пришлось многое перенести и выдержать. То, что американцы обращаются с военнопленными так бесчестно и жестоко, я считал абсолютно невозможным. У большей части немецких солдат забрали все, что у них было. Их «освободили» от их вещей, прежде всего от часов, обручальных колец и орденов. Я видел американских солдат, у которых рука до локтя была в часах и которые их цветные шейные платки закрепляли многочисленными обручальными кольцами, а внизу был узел. Во время наших боев во Франции и потом в Арденнах мы взяли в плен достаточно много американцев. Никому из нас и в голову не пришло забирать у пленных их личные вещи и/или давать им пинок под зад, как это было с нами во время разгрузки из вагонов. Тому, что лично у меня не было таких проблем, я обязан моим перевязкам от ожогов. Но у меня были проблемы из-за моей черной униформы. Иногда американцы считали, что я офицер СС, и обращались со мной не слишком нежно. Только после того, как они установили, что у меня нет татуировки, со мной начали обращаться как с «нормальным» военнопленным!