Лев Яшин - Записки вратаря Страница 16

Было грустно, обидно, горько. И мне и всем. Всем одинаково. Я не выделял себя среди других. Я не знал еще, какую роль сыграет этот неудавшийся матч с чилийцами в моей личной судьбе. Я не знал, что в те минуты, когда мы, переживая поражение, молча сидели в раздевалке, принимали душ, переодевались, в Москву летела кружным путем, через Сант-Яго, телефонограмма: «В проигрыше виноват Яшин, пропустивший два легких мяча и тем самым обрекший команду на поражение». Ее отстучал один из трех бывших в Арике корреспондентов наших газет, журналист, далекий от спорта, но единственный, кто имел возможность передавать свои репортажи в Москву. Телевидение тогда не знало еще передач на столь далекие расстояния, очевидцы и кинокадры могли помочь восстановить истину лишь много позже. А тогда, по горячим следам матча, приговор, вынесенный журналистом, выглядел бесспорным, окончательным и обжалованию не подлежащим.

Лишь когда мы приземлились дома, я впервые узнал, что чемпионат мира проиграл Яшин. Вот когда мне представился удобный случай в полной мере оценить силу печатного слова. На первом же московском матче едва диктор, перечисляя состав динамовской команды, назвал мое имя, трибуны взорвались оглушительным свистом. Обструкция повторилась, когда я вышел на поле. Злой рокот усилился после того, как мяч попал ко мне в руки, но и это не удовлетворило трибуны, мстившие виновнику поражения сборной. Они свистели неустанно, до конца игры. Я слышал крики: «С поля!», «На пенсию!», «Яшин, иди внуков нянчить!»

На следующем матче все повторилось. На третьем – то же, что на втором. Дома я находил обидные, издевательские письма, на стеклах машины – злобные, оскорбительные надписи. Несколько раз кто-то из самых агрессивных «доброжелателей» разбивал окна в моей квартире.

Каждый выход на поле стал для меня мукой. Да что выход на поле – каждый шаг по городу! Переносить все это было выше моих сил. И однажды, вскоре после возвращения из Чили, я сказал нашему тренеру, ныне покойному Александру Семеновичу Пономареву:

– Больше играть не буду, не могу.

А он, человек, сам все в футболе перевидавший и переживший, меня и не удерживал:

– Поступай, как знаешь, тебе видней. Пока отдыхай, а там видно будет...

Я уложил в багажник ружье и рыболовную снасть и уехал в деревню. Рыбачил, ходил на охоту, по грибы, просто бродил по лесу. Раздумывал о том, как буду жить дальше, а в футбол, решил я твердо, возврата больше нет.

Но чем дальше отодвигало время меня от футбола, тем чаще я тосковал по мячу. И вот стали мне немилы ни лес, ни речка, ни вся с детства любимая подмосковная природа. Виделись мне во сне и наяву футбольное поле и летающий над ним мяч, и я на своем месте чуть впереди ворот – в черном свитере, в старой моей кепочке, побывавшей на всех материках. И слышались мне гулкие удары бутс по мячу и судейские свистки. И ощущал я запах пахнущей городской пылью, помятой шипами травы... Видел, слышал, чувствовал и начинал сознавать: нет мне без этого жизни.

В один поистине прекрасный день, собрав пожитки, я примчался в Москву, на стадион «Динамо», к Пономареву:

– Хочу играть!

– Давай, раз хочешь, приступай к тренировка, – ответил он, не раздумывая.

И я приступил к тренировкам. Я обживал заново каждый сантиметр своей футбольной жилплощади. Постепенно привыкал к воротам. Вновь учился, не глядя на стойки и не касаясь их спиной и руками, ощущать их ширину и высоту. Вновь развивал в себе способность в нужный миг отыскивать свое место в прямоугольниках штрафной и вратарской площадей. Такова уж жизнь, а особенно спортивная жизнь, подчас жестокая и несправедливая, но обладающая такой силой притяжения, что человек, отведающий ее радостей и печалей, не может расстаться с нею добровольно уже никогда. Даже если ему 34 года и приходится все начинать заново.

Словно вернулись дни моей футбольной юности. Опять увозил нас, дублеров динамовской команды, собиравшихся у ворот родного стадиона, старенький автобус на подмосковные стадиончики с деревянными трибунами и привозил поздними вечерами в Москву. Опять каждый терпеливо ждал своего часа, того самого часа, когда тренеры, объявляя состав на очередной матч, назовут его имя – пусть хоть в числе запасных. И опять я дождался своего часа.

Сперва, правда, меня ставили лишь на выездные матчи. Памятуя о том, какой прием оказывал мне еще недавно московский зритель, так неохотно меняющий гнев на милость и так легко готовый променять милость на гнев, тренеры справедливо решили, что подготовить столичные трибуны к снятию опалы могут лишь добрые вести о моей игре из других городов.

А вести шли добрые. «Динамо» выступало в сезоне 1963 года на редкость удачно. Мы стали чемпионами страны и были близки к победе в розыгрыше Кубка.

И вот осенью, когда сезон шел к концу, одно за другим пришли два известия. Первое – я признан лучшим футболистом Европы, и редакция французского еженедельника «Франс футбол» вручит мне свой приз «Золотой мяч». Второе – я приглашен участвовать в посвященном столетию английского футбола «матче века», в матче между сборной Англии – «сборной мира», или, как ее нарекли, «сборной ФИФА» – командой, собранной под флагом Международной федерации футбола из лучших игроков мира.

Снова, как год и два назад, мое имя, сопровождаемое эпитетами «замечательный», «выдающийся» «неувядаемый», замелькало на страницах газет, а трибуны стали встречать меня аплодисментами. Лишь известие, что я признан за рубежом, заставило журналистов и публику окончательно «реабилитировать» меня дома.

Надо ли говорить, как счастлив я был от обоих этих известий? «Золотой мяч» – высшая честь для футболиста. И это – нечто гораздо более важное и ценное, чем личная награда. Вспомните имена лауреатов «Золотого мяча» разных лет: Ди Стефано, Эйсебио, Вест, Бобби Чарльтон, Альберт, Круиф, Беккенбауэр. Все они большие футболисты. Но все они непременно еще и представители стран, которые в пору их лауреатства шли во главе мирового футбола. И я сознавал: моя награда – признание футбольных заслуг нашей страны. И еще – признание достижений нашей вратарской школы, потому что в истории «Золотого мяча» это был первый (да и до сих пор пока единственный) случай, когда его вручили вратарю.

Другое известие – о включении в «сборную ФИФА» – тоже принесло мне большую радость. Приглашение исходило от назначенного старшим тренером команды Фернандо Риеры. А ведь он был тренером сборной Чили на первенстве мира 1962 года и, значит, самым пристрастным и внимательным зрителем того матча с чилийцами, который принес мне столько горя. Наверное, не стал бы он включать в свою сборную вратаря – благо, выбор практически безграничен, – который проиграл матч в Арике его же, Риеры, команде и вообще виновен в поражении сборной СССР на чемпионате мира. Уже позже, из газет, я узнал, что именно моя игра с чилийцами в Арике и заставила Риеру остановиться на моей кандидатуре. Он, оказывается, сказал по поводу того матча: «Яшин играл безупречно, и два мяча, что он пропустил, не взял бы никакой другой вратарь».