Андрей Фадеев - Воспоминания Страница 16

Южный берег Крыма тогда еще не представлял взору путешественника ни роскошных дворцов, ни великолепных садов, какие устроились там впоследствии; но зато, в моих глазах, он выигрывал в своем натуральном, первобытном виде; я находил его несравненно интереснее при его дикости, простоте и безыскусственных тропинках, доступных в то время только для пешеходов, а верхом еще не везде можно было проехать без труда и опасности. Впрочем, напрасно иные критикуют покойного князя Воронцова[23] за устройство по южному берегу шоссе. Я думаю, что устраивать лучшие дороги в Крыму, или где-бы то ни было в России, и теперь, а особенно тогда, всегда и везде полезно.

Шоссе по южному берегу во многом оживило его, умножило число русских помещиков и содействовало улучшению состояния поселян. А что по выбытии князя Воронцова шоссе расстроилось — это уже не его вина!

На берегу Судака тогда еще существовали остатки генуэзских стен и башен, украшавших эту живописную местность. Вблизи их находилась небольшая немецкая колония, в которой мы провели несколько дней, а в последующие наши посещения Крыма мы проживали в ней иногда по нескольку недель, в приятном обществе Капниста, барона Боде с семейством и одного англичанина Юнга, сына знаменитого английского агронома Артура Юнга. Этот крымский Юнг был человек с большими познаниями, но, так же, как и многие его соотечественники, своего рода чудак.

Поселившись в Судацкой долине, он купил участок земли с виноградным садом, не с той целью, чтобы улучшить виноделие, заниматься им и производить вино, а для того, чтобы откармливать виноградными выжимками отличной породы свиней; убил на это многие тысячи рублей и, увидев, что в Крыму такое дело не дает ожидаемых доходов, продал за бесценок свое заведение поехал в Англию.

Мы возвратились в Екатеринослав тем же путем, чрез Молочанские колонии. В этих колониях, в продолжении двадцати лет я часто с удовольствием проводил время у добрых менонистов и любовался возрастающим благосостоянием и устройством их; часто проживал у них по неделям и более, при начальном основании обзаведений, домов, хозяйственных построек в их блокгаузенах; что уподоблялось основанию новых колонии в Северной Америке, судя по описаниям.

В мае этого 1816 года произошло в Екатеринославе знаменитое для него событие — проезд Великого Князя Николая Павловича, совершавшего свое путешествие по России. Много было хлопот и комических проделок в приготовлениях дворянства, гражданства и чиновничества к принятию высокого гостя. Один курьезный случаи остался у меня в памяти. Губернатор Гладкий незадолго до того был отставлен, и губерниею правил вице-губернатор Елчанинов, человек недальний и взбалмошный. Тогда в Екатеринославе собора еще не было, так как основанный Императрицею Екатериною состоял лишь из одного фундамента, и то далеко не оконченного, а были всего две деревянные церкви, из которых одна старая и ветхая заменяла собор. Архиерей Иов предпочитал другую церковь, казавшуюся на вид несколько благовиднее и чаще в ней служил, не смотря на то, что она находилась в противоположной части города. Архиерей, — как он потом рассказывал, — неоднократно говорил Елчанинову, чтобы он от берега Днепра провез Великого Князя в эту церковь, но вице-губернатор в суматохах и попыхах, вероятно, забыл об этом и когда при встрече Великого Князя на берегу Днепра, по переправе, на вопрос Елчанинова: «куда Его Высочество прикажет везти себя», — последовал ответ: «в собор», — то Елчанинов и поехал на дрожках пред экипажем Великого Князя в старый собор. Это происходило уже поздно вечером, было темно, грязно, шел дождь. Великий Князь сильно устал от дороги. Подъехав к церкви, нашли ее запертою; из духовенства ни души, да и вообще никого и встречи никакой. Все пусто и мрачно. Все духовенство, публика, народ, ожидали в другой церкви, находившейся оттуда более чем за версту. Елчанинов, растерявшись окончательно, послал разыскивать духовенство по их домам. Время проходило, ждали очень долго, наконец, узнав в чем дело, вице-губернатор доложил, что архиерей ожидает в другой церкви. Великий Князь, потеряв терпение, отвечал: «я хотел помолиться Богу, а не видеть архиерея». — и приказал везти себя на квартиру. Архиерей, взбешенный до крайности, прождав в церкви со всем духовенством и дворянством более шести часов, должен был уехать, не видав Великого Князя. На другой день, на парадном представлении, архиерея, как следует, поместили в зале первым, и при выходе его высочества из кабинета, Иов встретил его словами: «простите, ваше высочество, что вчера по глупости вот этого господина» — стоявшего возле него и указывая на него пальцем — «вас провезли в пустую церковь и наделали вам беспокойства». Великий Князь улыбнулся и отошел от него, обойдя и Елчанинова. Долгое время этот забавный случай служил неистощимым предметом разговоров. Вице-губернатор вслед за тем скоро спущен в отставку.

Лето 1817-го года я провел большею частью в разъездах по колониям Херсонской губернии и в ознакомлении с их общим состоянием. В этом году я выдержал победоносную борьбу в своем собственном семействе. Бабушка и Елена Павловна непременно настаивали, чтобы я ехал в Харьков экзаменовался в университете для получения следующего чина, дабы исторгнуться из сонма титулярных советников, но я упорствовал, потому что считал неприличным, имея уже около тридцати лет, становиться в ряду школьников и добиваться чина подкупом профессоров, как это в то время обыкновенно делалось. Мне кажется, что напрасно барон Корф в своем сочинении «Жизнь графа Сперанского» старается оправдать этот закон тем, что хотя такое постановление было сопряжено со многими неудобствами, но все же оказало пользу, подвинув к образованию молодое поколение. Эта цель могла бы быть достигнута и тогда, если бы постановление распространялось только на вновь поступающих на службу. Но заставлять проходить школьный курс уже служивших чиновников и особенно открывать дорогу к неблаговидному корыстолюбию профессоров, было и неудобно и неприлично. Как бы то ни было, но я настоял на своем, в Харьков не поехал и в 1824-м году, по особенному ходатайству покойного князя Кочубея, мимо экзаменного закона, получил следующий чин VIII-го класса[24].

В конце этого же 1817-го года, министерство нашло нужным вытребовать меня в Петербург, с денежными отчетами прежнего времени, по поводу издержек на переселяющихся колонистов; отчеты действительно находились в чрезвычайной запутанности и беспорядках. Я выехал в начале 1818-го года, в самую распутицу, по дорогам, непроезжим от дождей, грязи и всяких непогод, а главное по причине отсутствия лошадей. Пришлось еще заезжать по делам в разные места, также в колонию Радичево, где уже начались распри, раздоры и дрязги между сектантами, по поводу раздела земли. Так я ехал до Петербурга более трех недель и остановился на квартире у брата Павла, состоявшего тогда правителем дел при графе Аракчееве. Приехал будто именно для того, чтобы присутствовать при большом горе в семействе моего брата. Тотчас по моем приезде, захворал его меньшой трехлетний сын сильным кашлем с хрипотою, оказавшимся крупом и через несколько часов умер. Едва успели отвезти на кладбище, как, по возвращении домой, нашли старшего сына, шестилетнего мальчика, в такой-же хрипоте; послали за знаменитейшими докторами, но, не смотря на консилиумы и самые решительные меры, ничто не помогло, и ребенок последовал за своим братом. А мне выпала печальная доля утешать их отца и хоронить его детей, так как сам он был не в состоянии этим заняться. Затем последовали мои обязательные, служебные представления и визиты. Начальство мое выказало мне самое милостивое расположение и все, начиная от министра, приняли меня весьма ласково и любезно. Эта поездка принесла мне пользу тем, что сделала меня ближе известным министру Козодавлеву и бывшему директору департамента по части колонизации. Степану Семеновичу Джунковскому, человеку почтенному и смышленому. Фельдмаршала князя Салтыкова я уже не застал в живых, но нашел ту же неизменную приветливость, то-же теплое радушие в сыновьях его, особенно слепом князе Димитрии Николаевиче, который непременно требовал, чтобы я каждый день у него обедал.