Михаил Алексеев - Через годы, через расстояния Страница 16

Теперь это уже очень далекое прошлое, но во мне оно оставило на всю жизнь глубокий, неизгладимый след...

Тебе, конечно, было намного легче, и прежде всего из-за того, что не питал ко мне прежних чувств. Позже встреча с девушкой, которую полюбил и на которой женился. Далее - осуществление твоей заветной, сокровенной мечты писать книги, хотя путь этот невероятно тяжелый, тернистый.

Как-то давно я читала в еженедельнике "Литературная Россия", где было сказано, что труд писателя приравнивается к труду рудокопа: только одного изнуряет физически, а второго - умственно, что, пожалуй, еще страшнее... Поэтому всегда с понятием относилась к твоим задержкам на свои послания (а то и вовсе оставленные без ответа), ибо чувствовала твою колоссальную нагрузку, хотя порою мне было, безусловно, обидно. Однако, если кто-то старался обвинить тебя в невнимании, неуважении, безразличии ко мне, всегда становилась на твою защиту (эти строчки уже подчеркнуты не ею, а мною. М.А.), говорила о том, что тебе легче взяться за какую-то физическую работу, нежели за ответ на письмо.

Теперь по существу твоего послания от 30 июня 2000 г. Представляю, каких физических, моральных и душевных сил потребовали от тебя эти поездки, встречи с ветеранами и молодежью (а молодежь сейчас очень остра на язык, считает себя уж слишком умной и не стесняется задавать самые каверзные вопросы). Как же осуществилось тобою, друг мой сердечный, это множество надписей на книгах? Масса поездок по России и не только по ней? В каких же государствах тебе еще пришлось побывать?

Да, мужества и трудолюбия, Мишенька, у тебя предостаточно, занимать не приходится. Дай Бог и в дальнейшем быть тебе, как говорится, на высоте: в добром здравии и благополучии - все это так необходимо в работе над новым произведением; желаю осуществления твоих замыслов.

Еще должна передать тебе, Миша, особый привет и благодарность за написание книги о Сталинградской битве от моей хорошей, отзывчивой и толковой приятельницы (бывшей коллеги) Людмилы Ильиничны Шабановой. Она родилась в Сталинграде, прожила в нем годы детства и в юном возрасте со всеми ужасами войны, которые выпали на долю этого города. Их семья очень пострадала. Прямо во дворе, во время бомбежки, в возрасте сорока восьми лет был убит папа. Двое суток не могли похоронить из-за сильного обстрела (могилу копали сами, помочь было некому). С ними еще проживала бабушка (как и у нас), которой из-за преклонного возраста было особенно трудно. Немного позже сильно ранило маму, и она слегла, так что все тяготы, свалившиеся на них, легли на далеко не крепкие плечи Люды (Люси, как называли ее в семье). А через какой-то промежуток времени в дом попала бомба, видимо зажигательная (а он был деревянный, поэтому сгорел), так что лишились и крыши над головой, хотя остались живы... Люде приходилось, рискуя жизнью, добывать пищу и воду - за всем этим тянулись целые вереницы обездоленных людей... Потом, когда немного поутихло, с помощью каких-то знакомых перебрались в более безопасное место, оттуда добрались до Астрахани, где оказался кто-то из родственников. В общем, хлебнули горя сполна...

В одном из писем, Мишенька, я уже кое-что писала о своем детстве, начиная с рождения. Вот с того момента меня подстерегала страшная участь: лишиться родной мамы такой крохотулечкой (где-то в месячном возрасте, когда маму не могли разбудить после хлороформа). Потом, примерно в двухлетнем возрасте, надо мной нависла та же участь. Мама тяжело заболела и находилась в больнице при смерти. Лечащий врач сказал, что состояние критическое, надежды никакой, разве только сотворит чудо молодой организм. Дедушка привел меня, чтобы проститься, но мамочка моя совершенно не отреагировала, будучи без сознания, и я, конечно, по малолетству своему, не могла осознать всего ужаса беды, нависшей над нами... Однако судьба или Бог (а может, рождение мое "в рубашке") смилостивились, и мама осталась, на счастье, жива, - ей даже суждена была долгая жизнь...

Когда маму выписали из больницы и папа привез ее домой, то внес в дом на руках - это был живой труп. Постепенно она стала приходить в себя, организм начал как бы обновляться, и через некоторое время мама просто расцвела. А я на радостях стала оказывать ей помощь: очень любила заметать (причем веник где-то был раза в два больше меня). И вот однажды, взявшись за работу, забралась под кровать (мама рассказывала мне, когда я была уже постарше). Слышу, говорит, твой плач, довольно сильный, но несколько приглушенный. В первый момент от волнения не могу понять, где ты, потом соображаю, что под кроватью (а она широкая, застелена довольно плотным марлевым одеялом, вот это, естественно, приглушило звук). С трудом вытаскиваю тебя - плачущую, забившуюся в уголок вместе с веником, протягивающую мне ручку. Оказывается, в одном из пальчиков сидит заноза, быстро ее вытаскиваю - и все страхи с болями остаются позади. Спрашиваю: "Лялечка! Зачем же ты залезла с веником под кровать?" - "Чтобы чистенько было!" Какое-то время, рассказывала мама, я обходила стороной злополучный веник, боясь к нему приблизиться, но такое длилось недолго - любовь к заметанию взяла верх, и "работа" возобновилась. Кстати, всю жизнь любила заниматься уборкой - особенно заметать. Папа всегда подтрунивал надо мной, говоря: "Наша дочь с неизменным своим спутником!" И довольно точно копировал...

Как и каждого, живущего на земле, меня подстерегали беды, граничащие с опасностями серьезными, угрожающими жизни даже. Описанное выше происходило в Павлограде Днепропетровской области (это наша с папой родина). Но вот мы переезжаем в Бердянск Запорожской области, который находится на Азовском море. Проживаем в курортной местности и, конечно же, ходим купаться (мне где-то лет пять). Родители мои всегда с ужасом вспоминали момент, когда меня накрыло большой волной и понесло в море (я сидела на берегу, играла в песке). К счастью, с нами находился папа (он хорошо плавал, частенько далеко отплывал и в это время мог, конечно, отсутствовать, мама же вообще не умела плавать, да и растерялась, от сильного испуга у нее онемели руки и ноги). папа быстро и ловко выхватил меня из морской пучины, а я смеюсь, понравилось дурешке малой...

Однако хватит воспоминаний о детстве, до следующего моего послания.

Теперь, дорогой мой, хочу коснуться твоего письма, написанного 25 ноября 1942 года. В данном конверте я тебе его высылаю. Оно, пожалуй, самое большое из всех написанных тобой писем. Пришлось над ним немного поработать, то есть навести химическим карандашом (каким написано), да так, чтобы не исказить твой почерк...

Думаю, что в какой-то степени мне это удалось. Ксерокопия сделана, хотя и не очень четкая, но прочесть можно (все-таки оригинал давний и бумага, на которой написано, не белая). Прочтешь, мой друг, и вспомнишь былое - такое тяжелое, связанное с потрясающими переживаниями душевными, а также с колоссальными физическими перегрузками и, безусловно, - смертельными опасностями...