Наталья Боброва - Юрий Богатырев. Чужой среди своих Страница 16

– Я бы сказал, не так, как обычно, мужикам себя вроде положено вести. В стереотипном понимании. Он сразу приобщался к хозяйственным проблемам, помогал их решать и становился сразу очень удобным. Не обременительным…

Уже тогда Райкин заметил, что его друг очень талантлив в общении с людьми. Что он галантный, элегантный, очень вежливый, даже изысканный по части этикета. Скорее всего, это шло от его артистической натуры, которая проявилась очень рано. Юрий знал, так сказать, галантную сторону этой профессии, связанную с этикетом, с умением себя вести в интеллигентном, светском обществе. Он все это очень хорошо умел. Вежливый, галантный кавалер, производил всегда, даже в самом изысканном обществе, очень хорошее впечатление.

И дело тут не в социальном происхождении. Потому что Юрий вышел, в общем, из очень милой, но простой семьи. Хотя и был чему-то обучен, но он сделал себя сам. Некому его было учить. Он сам говорил, что набирался опыта из жизни: общался с людьми, которые были в этом смысле уже оснащенными. Хотел это впитать и впитывал. Просто хотел таким быть. И очень легко таким стал.

Такое поведение друга напоминало Константину историю его отца, знаменитого Аркадия Райкина. Тот в жизни производил впечатление абсолютного аристократа и интеллигента в десятом колене. А это было совершенно не так. Аркадий Райкин был тоже из очень простой семьи. Его отец был просто лесной бракёр, то есть выбраковывал разные сорта деревьев. Но, поскольку он был настроен на артистическую среду, чувствовал форму, то сумел это в себя быстро впитать и стать таким, каким хотел, считает Константин.

Так же и артистичность натуры Юрия помогла ему легко это сделать своим, а не приобретенным. Он очень органично в этом существовал. И всегда был таким. Когда Константин с ним познакомился, тот уже был чрезвычайно галантным, хорошо воспитанным молодым человеком. Поэтому и отношения с его родителями у него сложились как у очень приятного человека в общении.

Райкина-старшего он совершенно боготворил. И вся семья сразу почувствовала в нем очень приятного и одаренного человека. Поэтому вхождение его в дом Райкиных стало органичным, естественным.

Хотя Юрий был человек не слишком компанейский. Не со всеми дружил, не был душой нараспашку. Очень избирательно общался.

Их курс был не очень дружный, такой «кустовой». Они дружили «кустами». Вокруг лидера кучковались люди. Их куст был «фокинский», хотя сам Фокин был курсом старше. Это Богатырев, Володя Поглазов, Толя Кадомов, Валя Лысенко, Костя Райкин… Фокин ставил у них «Нос» Гоголя, «Пышку» Мопассана, другие спектакли.

Юрий всегда мечтал о своем угле. Это заметил и его друг. Константин вспоминает, что когда тот переехал в общежитие театра «Современник», то очень уютно оборудовал свою комнату. Стало понятно, что он хозяйственный, аккуратный, чистоплотный человек, очень дисциплинированный в быту.

А вот в общении он бывал разным. Иногда трудным, по словам Райкина. Порой у него бывало неконтактное настроение. Уходил в себя. Подолгу рисовал, не общаясь. Иногда от него исходила такая неконтактная аура в компании. Сидел молча, подолгу, часами, мог рисовать, не разговаривая. Умел закрываться.

Их совместная работа в «Современнике» закончилась через шесть лет, когда Богатырев перешел во МХАТ. Райкин считает, что друг ушел, потому что был очень честным человеком. А конфликта не было. И работал он там много и хорошо. Все помнят его Орсино в «Двенадцатой ночи».

На сцене он был чутким, замечательным партнером, замечает Райкин. Очень добросовестным в этом отношении. Всегда перед спектаклем, пусть даже сотым по счету, повторял весь текст перед началом. А это не всем нравилось. У каждого артиста свое отношение к профессии. И рядом могли быть просто халтурщики. Юрий их раздражал своей добросовестностью. Он мог злиться, что нарушаются мизансцены, что партнер плохо знает текст. Это его раздражало, он иногда жаловался в сердцах другу на партнеров-халтурщиков…

И в какой-то момент, видимо, ему стало интересней во МХАТе. Тем более Ефремов обладал колоссальной притягательной силой, был совершенно магнетическим человеком, невероятно харизматичным. Давно еще уговаривал их прийти во МХАТ сразу после института. Но первым их пригласил «Современник». Это все и решило. Не помог и визит Ефремова в дом Райкиных. Они решили все же в пользу «Современника».

Но прошли годы. И МХАТ стал для Богатырева более привлекательным. Именно там у него возникли наиболее значительные театральные работы. Из его мхатовских работ Райкин отмечает Клеанта в «Тартюфе» у Анатолия Васильевича Эфроса: «Там он просто блистательно совершенно играл».

У Богатырева было свое особенное чувство юмора. Вместе с Райкиным они часто дурачились. Однажды загримировали белилами лица и ночью вышли гулять по Москве с совершенно бледными лицами!

Это было очень рискованно. Но, слава богу, обошлось. И это было не ребячество, а творческий порыв. Не розыгрыш – он их не любил. Потому что в розыгрыше всегда есть жестокий момент. Человек, который разыгран, находится в растерянности, не знает, что ему делать. А Юрий любил не разыгрывать, а показывать людей. Обладал некоторым даром имитации: пародировал известных артистов, своих учителей – Сергея Юрского, Фаину Раневскую.

Райкин не помнит, чтобы его друг отдыхал.

Помнит, что он жил профессией. Что для него искусство – способ жить, по-другому не мог. Среда, без которой он не мог существовать. Способ жизни.

При этом ему сложно назвать Богатырева абсолютно счастливым человеком. Хотя он и видел его очень радостным, и, можно сказать, счастливым. Но это были такие короткие минуты. И были наверняка другие моменты. Юрий производил впечатление человека каких-то очень больших страданий. Но он занимался любимым делом. И в этом было его очень трудное счастье. Невозможное для другого. Так много работать, надрываться и получать за это такое смешное материальное вознаграждение? Это глупо, с точки зрения обывателя. Но эта глупость для другого является счастьем.

Райкин высоко ценил и художественный талант друга. Считает, что рисовал тот не просто хорошо, а профессионально. И мог бы этим жить. Но в его натуре было столько артистизма, что этого было мало. Куда деть эмоциональность? обаяние? красивый голос? рост? внешность? Нет, это было бы несправедливо, если б он занимался только рисованием. Но это было какой-то гранью его видения мира, возможностью сосредотачиваться, уйти в себя, что-то обдумать, осмыслить.

Причем он воспринимал жизнь очень своеобразно. Видел мир не буквально реалистически, не скучно. Ему нравились мирискусники и примитивисты. Такая смещенная реальность его увлекала, ложилась на душу. Он и рисовал в таком духе. Райкин говорит, что его он рисовал просто уже просто «левой ногой», так изучил его лицо… И очень похоже, хотя нереалистично, шаржированно. У него осталось несколько рисунков. И теперь понимает, что никто потом так похоже его не рисовал…