Вальтер Беньямин - Московский дневник Страница 16

Неизвестный фотограф. Без названия (Женщина с зеркалом). Конец 1920-х – начало 1930-х гг.

Ее настроение переменилось, она снова видела все не в таком мрачном свете и явно сожалела о своем поведении после обеда. Но когда я осмысляю последнее время в целом, то нахожу, что улучшений, по крайней мере ее нервного состояния, со времени моего приезда не наблюдается. – Вечером Райх и я вели долгий разговор о моей писательской деятельности и пути, которым она пойдет в будущем. Он высказал мнение, что я довожу работу над своими вещами до слишком поздней стадии. В связи с этим же он очень точно сказал, что в большой писательской работе соотношение общего числа предложений к числу ударных, ярких, четко сформулированных составляет 1 к 30, у меня же – 1 к 2. Все это верно. (А в последнем, возможно, кроются остатки того большого влияния, которое оказал на меня в свое время Филипп Келлер68.) Однако я противопоставил ему мысль, которая ни разу не вызывала у меня сомнения со времени написания моей давней работы о «Языке вообще и языке человека»: я указал ему на то, что всякая языковая сущность биполярна, так как является одновременно выражением и сообщением. Здесь вновь вспомнилось то, что уже часто затрагивалось нами, когда мы говорили о «разрушении языка» как одной из тенденций современной русской литературы69. Ведь ничем не ограниченное расширение функции сообщения ведет к разрушению языка. И, с другой стороны, возведение его выразительной стороны в абсолют заканчивается мистическим молчанием. Актуальной тенденцией в настоящий момент мне представляется тенденция, направленная на расширение сообщения.

Но в какой-либо форме компромисс всегда возможен. Я все же должен был признать, что как автор переживаю кризис. Я сказал ему, что поскольку мне могут действительно помочь лишь конкретные задачи и проблемы, а не общие убеждения или абстрактные решения, то я не вижу в данный момент какого-либо выхода. Он, однако, указал мне на мои заметки о городах. Это меня очень ободрило. Я начал с большей уверенностью думать о своем очерке о Москве. В завершение я прочел ему свой портрет Карла Крауса70, поскольку о нем тоже шла речь.

28 декабря.

Мне кажется, что такого количества часовщиков, как в Москве, нет ни в одном городе. Это тем более странно, что люди здесь не слишком ценят время. Но тому есть, видимо, исторические причины. Если обратить внимание на то, как они движутся по улицам, то очень редко можно увидеть спешащего прохожего, разве что когда очень холодно. Из-за полной несобранности люди ходят какими-то зигзагами. (Чрезвычайно показательно, что, как рассказал мне Райх, в каком-то клубе висит транспарант, на котором написано: Ленин сказал, что время – деньги. Чтобы высказать эту банальную истину, здесь требуется ссылка на высший авторитет.) В этот день я забрал из ремонта починенные часы. – Утром шел снег, снег часто шел и в течение всего дня. Позднее началась небольшая оттепель. Я понимаю, что Асе не хватало в Берлине снега и ее ранил голый асфальт. Здесь зима проходит, как крестьянин в белой овчине, под густым снежным мехом. – Утром мы проснулись поздно и пошли в комнату Райха. Это осколок мелкобуржуазной квартиры, кошмарнее не придумаешь. При виде сотен покрывал, консолей, мягких обивок, гардин перехватывает дыхание; воздух, должно быть, пропитан пылью. В углу у окна стояла высокая елка. Даже она была ужасна своими тощими ветками и бесформенным снеговиком на верхушке. Утомительный путь от трамвайной остановки и кошмар этого помещения сбили меня с толку, и я несколько поспешно согласился разделить с Райхом в январе эту комнату. Такие мелкобуржуазные комнаты – поля сражений, по которым победно прошло сокрушительное наступление товарного капитала, ничто человеческое в них существовать не может. Но свою работу я, при моей склонности к похожим на пещеры помещениям, может быть, закончил бы в этой комнате достаточно успешно. Следует только подумать, есть ли смысл отказываться от отличной стратегической позиции моего сегодняшнего жилья или же следует сохранить его даже ценой того, что из-за этого сократится ежедневный контакт с Райхом, который мне очень важен для получения информации. После этого мы долго шли по пригороду: мне должны были показать фабрику, занятую главным образом производством елочных украшений. «Архитектурная прерия», как назвал Москву Райх, носит на этих улицах еще более дикий характер, чем в центре. По обе стороны широкой аллеи деревянные крестьянские дома сменяются виллами в стиле модерн или строгими фасадами семиэтажных домов. Снег был глубоким, и вдруг наступила тишина, так что можно было представить, будто находишься в глубине России, в заснеженной деревне. За рядом деревьев стояла церковь с синими и золотыми куполами и, как обычно, зарешеченными со стороны улицы окнами.

Виктор Иваницкий. Без названия. (Квартира Ильфов в Соймоновском проезде). 1933 г.

Между прочим, на фасадах церквей здесь еще часто встречаются изображения святых, в то время как в Италии это бывает только у самых старых церквей (например, Св. Фреджиниано в Лукке). Так случилось, что работницы как раз не было на месте, и фабрики мы не увидели. Вскоре мы разошлись. Я пошел вниз по Кузнецкому мосту и смотрел книжные магазины. На этой улице находится (судя по виду) самый большой книжный магазин Москвы. Я видел в витринах и иностранные издания, правда по неслыханным ценам. Русские книги практически без исключения продаются не переплетенными. Бумага здесь в три раза дороже, чем в Германии, она главным образом импортная, и на оформлении книг явно экономят как могут. По пути я купил – поменяв деньги в банке – горячий пирог с мясной начинкой, которые здесь повсюду продают на улицах. Через несколько шагов на меня налетел мальчишка, которому я дал кусок пирога, когда наконец понял, что он хочет не денег, а хлеба. – Днем я обыграл Райха в шахматы. Потому Аси, где было совершенно скучно, как вообще в последние дни, потому что Ася подавлена преследующими ее страхами; я совершил большую ошибку, попытавшись защитить Райха от совершенно глупых обвинений. После этого на следующий день он сказал мне, что пойдет к Асе один. Вечером же было похоже, что он стремится быть очень дружелюбным. Идти на репетицию пьесы Иллеша, как мы запланировали, было уже поздно, а поскольку Ася не пришла, мы отправились в крестьянский клуб71, чтобы присутствовать на «судебном процессе». Когда мы добрались, была уже половина девятого, и мы узнали, что начали час назад. Зал был переполнен, и никого уже не допускали. Но одна сообразительная женщина воспользовалась моим присутствием. Она заметила, что я из-за границы, представила меня и Райха иностранцами, которых она сопровождает, и получила возможность попасть внутрь сама и провела меня. Мы вошли в обитый красным зал, в котором собралось около трехсот человек. Зал был набит битком, многие стояли.