Константин Михаленко - 1000 ночных вылетов Страница 16

Федор не получает писем, не делится с нами своим сокровенным, ничего о себе не рассказывает. Он молчалив и замкнут. Он непонятен. А непонятное летчики не любят.

Часто я вглядываюсь в его лицо и пытаюсь понять, что кроется за его молчаливостью и замкнутостью, какие тяжелые мысли и переживания оставили на нем свой неизгладимый след.

С Масловым мы сделали тридцать три боевых вылета до того, как я стал летчиком и начал летать сам. Летает он отлично, у него безукоризненная техника пилотирования, превосходная ориентировка в воздухе, великолепные взлеты и посадки. А в бою? В бою он просто спокоен и сдержан.

Так откуда же в его глазах слезы? Тогда я не знал, что ненависть может иметь и такое выражение… Как же, «мессера» сожгли наши самолеты, солдаты лишились своего оружия!..

Потом я понял, что есть люди, которые могут годами носить в себе горечь какой-либо утраты и прятать ее за внешней беспечностью, чтобы, не дай бог, не расплескать ее яда на других. Это под силу только очень сильным людям. Сильным и добрым. По-видимому, таким и был наш Федя, мой первый командир, с которым мы так и не стали близкими друзьями. И я искренне сожалею об этом.

Как известно, при поступлении в авиационное училище будущие летчики проходят медицинскую комиссию, где, помимо всяких других требований, предъявляется требование и к росту — «от» и «до». Рост Федора был на первом миллиметре «от». Ему всегда требовалось что-то подложить под сиденье, чтобы он мог хорошо видеть землю. Естественно, небольшой рост Федора позволял полковым острякам лишний раз почесать языки.

Маслов не подавал вида, что это его трогает, хотя все мы знали, с каким трудом подавлял он свое негодование по поводу всех этих насмешек относительно его роста и физической слабости. Знали мы и то, что у Федора был избыток других сил — моральных.

Однажды в период ожесточенных боев на Курской дуге, вернувшись с задания, Маслов посадил самолет, выключил двигатель, отстегнул лямки парашюта, как-то неуклюже вылез на крыло и упал, потеряв сознание. Еще над целью вражеская пуля вошла в колено и раздробила кость, но Маслов не сказал об этом даже штурману, он только весь сжался, искусал в кровь губы и все-таки привел самолет на свой аэродром.

Врач полка, делая перевязку, все ахал и удивлялся, откуда у тщедушного летчика нашлось столько физических сил? Он забыл о силах моральных, забыл о том, что Маслов был коммунистом. Это обязывает ко многому. Еще не окончена война, еще стране нужны солдаты. И Маслов вернулся в полк с протезом вместо одной ноги. Ему не позволили летать. Тогда неожиданно для всех он увлекся… танцами. Федор не пропускал ни одного вечера, ни одной возможности потанцевать. Однажды выдался свободный от полетов день. Выступали самодеятельные артисты, были и танцы. Из-за отсутствия дам летчики танцевали друг с другом. Маслов подошел к командиру полка:

— Приглашаю на вальс, товарищ командир!

Командир пытался отказаться, сославшись на неумение, но вдруг понял, что для Федора это просто необходимо.

Федор танцевал замечательно. Глядя со стороны, нельзя было подумать, что маленький летчик танцует на протезе. И командир сдался:

— Убедил, Федя.

Он увел Маслова в сторону от танцующих.

— Будешь летать. Только…

— Только без скидок, Анатолий Александрович!

— Я не об этом, Федя… Медицина, высшее командование… Э, да ладно! Все шишки возьму на себя!

И Маслов летал. Летал до самого конца войны. И непонятно было молодым летчикам из недавнего пополнения, почему однажды чертыхался их командир, когда вражеский снаряд разорвался в кабине его самолета, и почему вместо врача попросил прислать на аэродром сапожника.

Мы в партизанском штабе. Большая изба заполнена людьми в овчинных тулупах, пальто, куртках. Над единственным столом склонилось несколько человек, и над ними повисли густые клубы махорочного дыма.

— Что же, молодцы, не докладываете? — разгибает спину высокий мужчина с седыми висками. — Забыли воинскую дисциплину? А-а, понятно, — глаза его теплеют, и на губах появляется усмешка. — Ну-с, давайте знакомиться. Полковник Петров, командир партизанского отряда «Гроза». А это — комиссар Уваров и начальник штаба Белов…

Мы докладываем четко по уставу свои звания и фамилии, рассказываем о постигшей нас беде.

— Держать вас здесь не имеет смысла. Вы должны летать. Переправить вас через линию фронта сейчас невозможно. Но выход есть. Придется вам пробираться в тридцать третью армию. Там у них есть аэродром. Проводника дать не могу: через пару часов начнем отходить. Но вы сами по карте… Вот смотрите…

Командир отряда показывает район расположения окруженной армии и наиболее безопасную дорогу. Мы благодарим и направляемся к двери.

— Погодите! — останавливает нас командир. — Начальник штаба заготовит вам справку. Кто у вас старший?

— Младший лейтенант Маслов.

— Добро. Так и пиши: выдана младшему лейтенанту… Нет, погоди. Знаю я их, штабников! С младшим лейтенантом и говорить не захотят. Пиши: майору Маслову!

Только на улице Федор разворачивает сложенный лист бумаги. Заглядывая через его плечо, читаю: «Справка. Настоящей удостоверяется, что самолеты летчиков майора Маслова и майора Михаленко при доставке боеприпасов для партизанского отряда «Гроза» действительно подожжены фашистскими стервятниками. Вместе с летчиками находится инженер-капитан Лыга. Справка выдана для представления командирам частей Рабоче-крестьянской Красной Армии с целью оказания помощи товарищам летчикам. Командир партизанского отряда «Гроза» Петров, комиссар Уваров, начштаба Белов».

— Поздравляю вас, товарищи майоры, с присвоением нового воинского звания! — смеется Лыга.

— Тебя тоже не обошли, — отвечает Федя.

— Филькина грамота, — не сдерживаюсь я. — Выброси!

— Пригодится. — Федор бережно сворачивает бумажку и опускает в карман гимнастерки.

Не знаю, действительные ли это фамилии или партизанские клички, но я до сих пор с благодарностью вспоминаю тех людей, которые накануне боя, перед прорывом из окружения, не забыли о нас, подумали о нашей дальнейшей судьбе. Правда, потом мы никак не могли сообразить, почему они послали нас путем, который почти не контролировался немцами, а сами с боем прорывались из окружения. Может быть, в их задачу не входило соединение с окруженными частями армии Ефремова, не знаю. Но память сохранила образы этих людей. Спасибо вам, люди партизанских лесов!

В действительности километры всегда длиннее, чем на карте. А если к ним прибавить полетное обмундирование летчика, то они покажутся совсем уж длинными. Идем напрямик, обходя деревни и минуя дороги. Сколько идем? Я уже потерял счет дням. В мыслях только одно: надо выйти! Выйти к своим. Выйти из этого мертвого леса, из этого снега. Снег, снег… Какое проклятье, этот снег! И нельзя думать о пище. У нас и так мало сил. Вчера вечером мы попытались добыть пищу в деревне, но там оказались немцы. Хорошо, мы их заметили издали. Они послали в нашу сторону несколько очередей из автоматов, но преследовать не решились. И опять мы идем лесом, проваливаясь по пояс в рыхлый, податливый снег. Если бы хоть немного поесть! Все чаще и чаще падает Федор. Но останавливаться нельзя, надо идти. В лесу смерть. А в этой деревне? Дождемся вечера, в сумерках подойдем ближе. Если там окажутся немцы, нам останется только достать пистолеты… На большее нет сил…