Аза Тахо-Годи - Лосев Страница 16

Мечтам Алексея не суждено было сбыться. Разве мог он подозревать, что мировая война на пороге. Прибыл он в Берлин 9 июля (нового стиля) 1914 года, успел начать работу в библиотеке и дома, насобирал книги, устроился у приличных хозяев, слушал в Королевской опере тетралогию Вагнера, бродил по улицам города, не чувствуя себя чужестранцем. Немецкий язык и немецкая культура были для него свои, близкие. Именно поэтому такой ужас объял нашего путешественника, когда хозяин сообщил ему, что дипломатические отношения между Сербией и Австро-Венгрией прерваны и что Россия готова вмешаться. Уже на улицах появились возбужденные толпы, а наш студент умудряется купить на Фридрихштрассе «злосчастный» костюм, сорочку и другие мелочи. Уложил все в чемодан вместе с рукописями, расплатился с хозяевами (пользуясь обстоятельствами, они взяли с него не 5–6 марок, а 11) и отправился в половине шестого вечера к поезду, уходившему в семь часов вечера. Аккуратный, любящий порядок Алексей успел схватить авто, чтобы сдать книги в библиотеку и поспеть на вокзал. Наверное, нынешний студент первым делом бросил бы книги, подумаешь – библиотека, но Лосев был не таков: книга – орудие высокой науки, она для него священна. И что же? За свою аккуратность он был наказан. Поезд, осаждаемый пассажирами, ушел. Надо ждать до половины двенадцатого ночи. Бродил по Берлину – времени еще много. А всюду толпы и крики: «Долой Россию!», «Долой Сербию!». Снова на вокзале, а там без носильщика не сядешь, началось бегство из Германии. Случайно какой-то, как пишет Лосев, «хулиганчик» втащил в вагон чемодан, которого через минуту не стало. Ходил по вагонам, искал. В чемодане главное – рукописи, над которыми автор работал уже два года. Все безнадежно. Тогда «попытался призвать на помощь философию». Видимо, помогло. Ведь «несчастье – вещь условная. Оно вполне зависит от нас, от нашей индивидуальности». Несколько усилий над собой – и счастлив или по крайней мере не так несчастлив (письмо В. Знаменской от 22/VII—1914). «Да что такое пропавшие рукописи. Ведь голова на плечах осталась? Жизнь, которую я отдаю своему делу, осталась? Ну так чего же там разговаривать» (там же).

Бог послал испытание. Приехал в Россию в первый день мобилизации, 17 июля по старому стилю – 1 августа по новому. На пятый день добрался до родного дома, а там слезы матери, уже потерявшей сына, – телеграмму не получила вовремя. Уже и не думала увидеть Алешу, надеялась только на иконку Николая Чудотворца, которую дала сыну, прощаясь с ним.

На Дону все в экстазе. Одни плачут, другие – поют казачьи песни, нет хода среди людских толп, шинелей, шапок, ружей. Поезда раз в сутки, остальные – воинские. Но все воодушевлены. Кричат «ура», поют гимн и «Спаси, Господи, люди Твоя»; все это возбуждает и «хочется идти туда, постоять за православную веру, за нашу родную землю. Недаром же я казак», – с гордостью пишет Алексей Вере (22/VTI—1914) из Каменской.

По бабке своей, Евдокии Алексеевне, Лосев потомок славной семьи казаков Житеневых, воевавших и в Отечественную войну 1812 года, и в русско-турецкую 20-х годов. Прадед, сын есаула, сотник Алексей Житенев, 15-летним юнцом уже участник кампании 1812–1814 годов. Он отличился в знаменитой «Битве народов» под Лейпцигом, где разбили Наполеона (1813 год).[53] За участие во взятии Парижа молодой казак награжден не только боевым крестом святого Георгия (№ 27850) и памятной серебряной медалью, но и удостоен потомственного дворянства.[54]

Да, было кем гордиться правнуку Алексею, но бегство из Берлина он не может забыть. Недаром в дневнике записывает горестно: «Голодный, раздетый, разбитый, без своих драгоценных и милых рукописей, забытый и прогнанный Берлином, нежданный и никем не зовомый в Каменской» (17/VII—1914, поезд Москва – Каменская), и далее еще печальнее: «Вот уже третий год приезжаю в Каменскую, усталый, оборванный, нервный, без любви, без удачи в науке» (23/VII—1914). Значит, несмотря на успехи в науке и полноту московской жизни, не очень-то сладко приходилось старшекурснику А. Лосеву.

Наконец совершилось и третье важное событие – защита кандидатской (дипломной) работы «О мироощущении Эсхила», которую Алексей готовил у профессора Н. И. Новосадского, известного филолога-классика.[55] Близость Лосева и профессора Новосадского длилась многие годы. Для А. Ф. он был сначала научным руководителем, а потом, как и Г. И. Челпанов, стал близким человеком. В трудные для Лосева дни, когда его обвиняла советская власть в идеализме и вражеской деятельности, Новосадский не устрашился дать отзывы о научных трудах своего ученика. Уже стариком он трогательно относился к А. Ф., который оставался для него всегда молодым человеком.

Новосадский скончался в первые дни Отечественной войны, когда в Москве устраивали учебные воздушные тревоги с имитацией бомбежек. Новосадский не перенес этого ужаса, никогда дотоле не виденного. Умер от разрыва сердца после первой же так называемой учебной тревоги. Ученику же его, Лосеву, довелось пережить настоящую катастрофу 12 августа 1941 года, когда фугасная бомба уничтожила его дом. И среди обгоревших, вымокших в воде рукописей сохранились странички отзывов Новосадского, его отчеты о работе Алексея и отчеты ученика о проделанных по плану заданиях.

Трагедии Эсхила, мощные, беспощадные, суровые, полные символов и загадочных знаков, написанные возвышенным, часто темным, почти сакральным языком бывшим участником элевсинских таинств, изгнанным из Афин за какой-то загадочный проступок, связанный с ритуалом великих богинь Деметры и ее дочери Персефоны, – эти трагедии по стилю своему и по трактовке архаических мифов оказались внутренне глубоко близкими Алексею Лосеву, убежденному символисту и мифологу. Кроме того, Лосева, ученика Челпанова, влекла психология ужаса (не забудем, что шла жестокая война) как проявление каких-то подспудных сил древнего хаоса и проклятий, наложенных богами на того, кто преступил некогда законы божественной судьбы.

Символиста и мифолога Лосева привел к великому Вяч. Иванову (жил он тогда в Москве, на Зубовском бульваре в прекрасном доме, где жило много ученых и где мне пришлось бывать через десятки лет у профессора М. Е. Грабарь-Пассек) тоже один из последних символистов и мифологов, друг Алексея Владимир Оттонович Нилендер (он же друг юных дочерей профессора И. В. Цветаева), близкий к поэту.

Дипломная вчерне была готова, и переписывать ее помогали друзья Алексея, слишком много было кропотливой работы. Студент решил ее посвятить Евгении Антоновне Гайдамович, очень образованной и утонченной особе, с которой, как уже говорилось, у молодого Лосева намечались романтические отношения, приведшие к полному разрыву, что и заставило молодого человека мстительно вычеркнуть посвящение.