Виктор Баранец - Генштаб без тайн Страница 16

Ранней весной 1992 года на заседании коллегии Мин-обороны обсуждался вопрос о военно-политической ситуации в СНГ после беловежских решений и заявлений правительств ряда республик о национализации частей бывшей Советской Армии.

Заседание чем-то напоминало траурное застолье. Главкомы видов Вооруженных сил и командующие родами войск мрачным тоном докладывали о потерях оружия и войскового имущества. И по мере того как они развертывали устрашающие картины разграбления своих войск военными ведомствами, народными фронтами и вооруженными формированиями республик, обстановка в зале стала накаляться.

Когда же прозвучала оценка основных военно-стратегических потерь для России, в частности, после того, как Киев одним махом заграбастал три военных округа со всеми базами неприкосновенных продовольственных запасов, материального и вещевого имущества, почти всей стратегической авиацией, самолетами-заправщиками и еще грозился умыкнуть почти весь Черноморский флот, — тут сильнее всех вскипел Главком ВМФ адмирал флота Владимир Чернавин. Обращаясь к председательствующему на коллегии маршалу Шапошникову, он возмущенно сказал:

— Евгений Иванович, что же это творится? Три округа у нас Киев отхапал, а мы хоть бы вякнули.

Шапошников недовольно посмотрел на Главкома. В зале наступила взрывоопасная тишина. Чернавин осмелился открыто сказать то, о чем думали почти все члены коллегии. Шапошников, плохо скрывая раздражение, ответил:

— Владимир Николаевич, а почему, собственно, мы обязаны вякать?

По залу прокатился негромкий генеральский ропот. Шапошников понял это абсолютно точно: подчиненные были недовольны его ответом на вопрос адмирала Чернавина. И потому маршал решил хоть немного смягчить свое неловкое положение, он сказал о том, что высшее военное руководство должно не обсуждать принятые «вверху» политические решения, а выполнять их.

— А если эти решения оборачиваются против нас же? — раздалось в зале.

— Здесь коллегия Минобороны, а не политклуб, — раздраженно парировал маршал, — давайте обсуждать свои проблемы.

Больше к столь резкой постановке вопросов никто из членов коллегии Минобороны не прибегал. Такое положение выводило из себя многих высших генералов, которые все больше походили на специалистов по чрезвычайным ситуациям, вынужденных разгребать завалы и спасать остатки армии, оказавшиеся под руинами СССР. И хотя все знали, кто именно и ради чего породил гигантское «политическое землетрясение», — говорить об этом было опасно. Система доносов в Кремль работала безупречно.

Когда же свара между Москвой и Киевом из-за дележки военного наследства (особенно — ядерного) достигла однажды опасного пика, тут уже не выдержал и маршал Шапошников, всегда демонстрировавший высокое искусство дипломатии и корректности. Когда дело дошло до определения сроков вывода ядерных вооружений с территории Украины и выработки системы контроля над ними, Шапошников в своей переписке с украинским министром обороны Константином Морозовым проявлял очень жесткую позицию, выраженную в форме темпераментного эпистолярного жанра.

Тысячи военных проблем, порожденных роспуском Союза, ежедневно и ежечасно довлели над Минобороны и Генштабом. Наблюдая за нашими арбатскими полководцами, лихорадочно затыкающими множащиеся бреши, я часто думал о том, что самое страшное — служить в армии, которой приходится бороться с трудностями, создаваемыми не противником, а собственной властью.

Образование национальных армий больнее всего било по судьбам десятков тысяч российских офицеров, многие их которых, не имея крыши над головой, были вынуждены оставаться служить в вооруженных силах других республик. Часто случалось так, что даже два родных брата оказывались в разных армиях. Бывали случаи и похлеще. В одной из московских военных академий служил полковник Сергей Синютин. Шестеро его братьев были офицерами. Четверо оказались в разных национальных армиях республик бывшего СССР…

Можно ли было предвидеть эти и другие последствия авантюрного удара по Союзу, который известная «тройка» нанесла в декабрьском белорусском лесу? Ответ может быть только один — да. При желании. Но его не было. Было лишь стремление повернуть течение истории в русло, где наибольшие политические выгоды могли извлечь для себя не народы, а их предводители. Они уже вскоре сами испугались того, что натворили, и стали искать хоть какие-то формы исправления ошибки. Но в отличие от живых людей История не принимает извинений и не слышит просьб о пощаде…

Ташкент

Еще с осени 1991 года в некоторых республиках бывшего СССР, объявивших о своей независимости, началось формирование национальных армий. С начала 1992 этот процесс принял тотальный характер. Только Кремль не торопился приступать к созданию Российской армии. И Ельцин, и Шапошников, и его первый зам генерал Грачев в своих публичных выступлениях в тот период даже с заметной долей гордости подчеркивали это. Слушая их, легко было уловить многозначительный подтекст, — мол, видите, не мы подталкиваем «военный сепаратизм».

Чем дольше наше высшее политическое и военное руководство продолжало мусолить идею сохранения единых Вооруженнных сил, тем очевиднее становилось, что их уже нет. Наступал момент, когда такое положение начинало перерастать в серьезную угрозу военной безопасности России.

И тогда Кремль резко сменил тактику…

С конца февраля 1992 года в Генштабе стали бешеными темпами прорабатываться вопросы создания Российской армии. День и ночь велись подсчеты того, что у нас осталось, как в создавшихся условиях противодействовать НАТО, на каких наиболее опасных направлениях формировать новые группировки, какими будут организационно-штатная структура российских Минобороны и Генштаба, видов Вооруженных сил и родов войск.

Но, пожалуй, самая большая трудность заключалась в том, что Генштаб в ту пору не имел четкой политической доктрины наших стратегических интересов в странах ближнего зарубежья и отношений с Североатлантическим блоком. А без этого нельзя было выстроить четкую систему векторов нашей внутренней и внешней военной политики, уровней военных угроз, без чего невозможно определить и параметры новой армии.

Трудно было получить от Кремля или МИДа внятный ответ на один из ключевых вопросов: почему в одних республиках наши части должны оставаться, а из других уходить? Порой создавалось впечатление, что такие решения наше высшее государственное руководство принимает на «глазок», в зависимости от той или иной степени личной расположенности или антипатии к главам бывших союзных республик. Порой это чем-то напоминало мне знаменитое высказывание Брежнева в отношении известного афганского лидера Бабрака Кармаля, просившего его в 1979 году о срочной военной помощи. Леонид Ильич сказал тогда: «Бабрак, я лично тебя в беде не оставлю!»