Кирилл Андреев - Три жизни Жюля Верна Страница 16

Во втором рассказе легко увидеть истоки другой линии его творчества – влияние Эдгара По. Для парижан, почти еженедельно наблюдавших подъемы аэростатов с Ипподрома и Марсова поля, воздухоплавание далеко не было новинкой. Но история авиатора, отправляющегося в испытательный полет и обнаруживающего в корзине воздушного шара опасного безумца, прячущегося между свитками каната и мешками балласта, для литературной Франции это было ново, ибо никто – ни из классиков, ни из романтиков – не осмелился бы взяться за такой сюжет.

«К какой школе ты принадлежишь, – спрашивал сына Пьер Верн, привыкший к порядку, к точным определениям, – к классикам или романтикам?» «Что касается школ, – шутил Жюль в ответном письме, – то я полагаю принадлежать только к своей собственной…»

Шутил… Но было ли это шуткой? Вернее, не высказывал ли он в шутливой форме своих заветных мыслей? Каковы были его замыслы, его мечты?

Именно в это время Жюль Верн задумывался о новом большом произведении, «роман о науке» называл он его условно. О своих планах Жюль советовался со старшим Дюма, который назвал замысел «необъятным». Была ли это похвала, а тем более похвала искренняя, трудно сказать, но, во всяком случае, Жюль считал это весьма обнадеживающей оценкой.

«Ты меня просишь еще раз поразмыслить, дорогой отец, – писал он в Нант, – но к чему? Ты знаешь мнение Дюма? Мой выбор сделан бесповоротно. Суждение твое имеет истоки в полярной зоне нерешительности. Страна же, где ныне обитаю я, меньше всего северная и ближе всего к зоне пылкой и знойной…»

Конечно, это письмо можно истолковать как попытку дать очень общую формулировку своих замыслов, можно даже – при желании, конечно, – усмотреть здесь намек на географию – науку, с детства любимую Жюлем. Но в письмах к отцу Жюль Верн всегда так неопределенен и, будем откровенны, так неохотно раскрывает свои планы, что в этих нескольких фразах можно прочесть все то, что будет угодно исследователям.

Рассказы, в отличие от пьес, принесли Жюлю Верну некоторое количество денег. При его привычке отвечать на все мелкие невзгоды фразой «о делах – завтра» этого было достаточно, для того чтобы быть самым веселым завсегдатаем обедов «одиннадцати холостяков». «Чудак», – считали его родители. «Гамен, вечный гамен», – отзывался дядя Прюдан, считавшийся в Нанте великим специалистом по всему парижскому. «Чистые нравы при распущенном языке», – для парижских друзей это казалось оригинальничаньем…

Деньги позволили Жюлю Верну расплатиться с мадам Мартен, своей квартирной хозяйкой, и снять маленькую квартирку из двух смежных комнат в пятом этаже старого дома (№ 18) на бульваре Бон Нувелль. Перемена адреса как бы подчеркивала изменение всего уклада жизни. Там, на левом берегу Сены, остались Сорбонна, Нормальная школа, лицей Генриха IV. Здесь, на Больших бульварах, где когда-то Жюль впервые увидел Виктора Гюго, ключом била литературная и театральная жизнь: театр Жимназ был напротив, через улицу, Лирический театр – так именовался теперь бывший Исторический театр Дюма – находился всего в двух кварталах, театр Порт Сен-Мартен – лишь немногим дальше. В нескольких шагах, на рю Мазагран, жил Араго, жил и царил над своей странной свитой. И, наконец, что, впрочем, было совсем необязательным, невдалеке была Биржа – один из главных нервов нового Парижа.

В Париже преимущество бедности заключается в возможности всегда видеть столицу у своих ног. Поднятые над землей на сто двадцать ступеней Берн и Иньяр смотрели на Париж, как будущие победители. Только что они закончили веселую оперетту «Жмурки» – о воскресной прогулке группы парижан в Кламарский лес: трех студентов и трех цветочниц. Теперь они целиком были погружены в свои новые замыслы: Иньяр мечтал об опере «Гамлет», Берн обдумывал замысел своего «романа о науке». Для них эти трудные годы ученичества казались легкими, потому что юность легко переносит мелкие невзгоды. Но она тем сильнее восстает против сил, посягающих на ее идеалы… Впрочем, для молодых людей, поселившихся в светлых комнатах на бульваре Бон Нувелль, небо казалось безоблачным.

…2 декабря 1851 года принц Луи Наполеон Бонапарт, президент французской республики, совершил государственный переворот. Через несколько дней Жюль Верн узнал, что Виктор Гюго с чужим паспортом бежал в Бельгию, вождь социалистов Луи Блан скрылся в Англии, позже – что знаменитые ученые историк Мишле и философ Тэн вынуждены были покинуть университетские кафедры, французская культура не была нужна новому повелителю Франции, и меньше всего ему нужна была литература. Через несколько лет даже такие далекие от политики писатели, как Флобер и Бодлер, были привлечены к суду. Что же могло ожидать людей с пылким сердцем, мечтающих о лучшей Франции и о государстве всего человечества?

Одиночество

Биографам Жюля Верна кажется странным перелом, происшедший в нем в эти годы, – точнее, после наполеоновского переворота. Двадцатитрехлетний гамен, душа сборищ «одиннадцати холостяков», вдруг превратился в замкнутого и молчаливого человека, едва ли не мизантропа, почти не бывающего в обществе и проводящего время наедине с книгами. Но беда французских, немецких, американских, итальянских и иных биографов состоит в том, что они рисуют жизнь своего героя не на фоне событий того времени, а превращают его в какого-то обитателя водолазного колокола, отрезанного от всего мира, или, как они изволят выражаться, «обитателя Страны мечты», человека, оторванного от мировых событий.

А между тем достаточно было бы обратиться от личных писем и дневников Жюля Верна к газетам и политическим памфлетам его времени, чтобы перед нами сразу раскрылась иная, высшая реальность – огромный и тревожный мир, в котором жил писатель Жюль Верн. Эта-то биография, полная движения и скрытой жизни, для нас важнее всего, так как именно она вошла как составная часть в сто томов сочинений писателя.

Подлинную биографию Жюля Верна нужно начинать с 1848 года, с его второго приезда в Париж. В этот год Париж господствовал над Францией, а Франция возвышалась над Европой и всем миром. Голос Парижа звучал во всех углах земного шара (не имеющего углов геометрических, но изобилующего политическими закоулками). Парижское восстание нашло отклик в победоносных восстаниях Вены, Милана, Берлина; казалось, вся Европа, вплоть до русской границы, была вовлечена в движение. И для зоркого наблюдателя не могло остаться сомнений в том, что началась великая решительная борьба, которая должна была составить один длинный и богатый событиями революционный период, могущий найти завершение лишь в окончательной победе народа.