Анна Тимофеева-Егорова - Держись, сестренка! Страница 16

В селе суета: ревет ског, шумят машины, бегут люди. И вдруг стрельба. В пыли и огне несутся танки. Смотрю и глазам не верю — танки с крестами! Гитлеровцы!..

Вот один снаряд разорвался у самой мельницы, второй шлепнулся возле моего самолета. Я быстро в кабину, пытаюсь запустить мотор, но ничего не получается: надо, чтобы кто-то прокрутил винт. Вижу, по дороге на большой скорости мчится полуторка. Сбежав вниз, пытаюсь остановить ее. Шофер хочет объехать меня, тогда я стреляю по машине из ракетницы. Остановился. Матерясь, вытаскивает винтовку…

— Брось-ка эту штуку, — киваю на оружие. — Помоги лучше запустить мотор.

Шофер опешил, услышав женский голос.

— Где самолет? — крикнул наконец. Показала наверх, в сторону мельницы.

— Да ты с ума сошла!.. Не видишь, что ли, как стреляют? Твоя птаха вот-вот вспыхнет. Давай ко мне в кабину!

Я возразила. Тогда он быстро огляделся, схватил меня за руку и потащил наверх. Где ползком, где перебежками добрались до мельницы. Мельница была уже наполовину разворочена снарядами, подбитые крылья ее повисли. Плоскости моего самолета тоже продырявило, во многих местах торчала перкаль.

— Поверни-ка винт несколько раз и дерни за лопасть, — прошу шофера и предупреждаю:

— А сам отбегай, чтобы не стукнуло!

— Вот чертова баба… — ворчит шофер, но винт крутит.

Быстро сев в кабину, я включила зажигание. Мотор чихнул раз-другой и заработал. Хотела попросить шофера помочь развернуть самолет, но его уже и след простыл. Тогда, подхватив хвост руками, я развернула самолет сама. Откуда только и сила взялась!..

Взлетаю. Однако где приборы? Приборная доска разбита, войлочная спинка переднего сиденья оторвана, и ею закрыт козырек задней кабины. Но мотор тянет и я жива.

Лечу на восток. Солнце уже скрылось, и сумерки затянули землю. Как же садиться в темноте? Кружусь, ищу свой аэродром, а внизу терриконы, провода, железные дороги к каждой шахте. Наконец вдали вижу маленький огонек. Уж не для меня ли костер разожгли? Так оно и было.

Когда все сроки моего возвращения прошли, в эскадрилье решили, что я уже не вернусь. Да еще летчики из звена связи 6-й армии, отступая, сели на нашей площадке и доложили майору Булкину, что якобы видели мои самолет летящим в сторону села, занятого врагами. Словом, в эскадрилье меня перестали ждать. Один только механик моего самолета упорно ждал и верил, что я прилечу. Он-то и разжег маленький костер на посадочной полосе.

После посадки, осмотрев самолет, Дронов заметил:

— На самолюбии прилетели, товарищ командир. Ну ничего, исправим…

Утром механик доложил о готовности машины к полетам. Мой «кукурузник» стоял как новенький.

— Спасибо, Костя! — впервые назвала я Дронова по имени.

Он покраснел, что-то пробормотал и стал зачем-то перекладывать с места на место самолетные чехлы…

Нередко нам приходилось летать в штаб Юго-Западного фронта, который располагался в то время в Харькове. На Харьковском аэродроме была полная неразбериха. Одни самолеты садились, другие взлетали. По стоянке бродило много «безлошадных» летчиков, потерявших свои машины в боях, а то и без боев — мало ли побили наших машин прямо на аэродромах!..

В ходе отступления мы часто перебазировались, меняли площадки около какого-нибудь леска или деревушки. Наши стоянки то и дело обстреливали, бомбили. Но, несмотря на трудности и лишения, связанные с отступлением, моральный дух эскадрильи майора Булкина оставался высоким.

— Полетите и посмотрите, чьи войска движутся по дорогам в этом районе, — как-то приказал мне комэск и сделал отметку на карте.

Лететь днем на самолете из перкали да фанеры, когда и из простой винтовки могут сбить, не очень-то приятно. Однако приказ…

Войска на марше оказались нашими. Догадываюсь — выходят из окружения. Истощенные и измотанные, они несут на себе раненых, оружие. Увидев краснозвездный самолет, машут руками, пилотками, касками. Но что это? На колонну пикируют четыре «мессершмитта»! Впервые вижу я трассирующую нить огня. Бойцы попадали. Кое-кто побежал в сторону от дороги. Сделав несколько атак по колонне, фашисты набросились на мой самолет. Выручили меня тогда лесок и речка, петлявшая среди деревьев. Едва не касаясь колесами воды, я выписывала все ее изгибы, повороты. Маневр удался — немцы отстали.

На аэродром я вернулась невредимой, и майор Булкин поздравил меня с боевым крещением.

К концу октября 1941 года после захвата Мариуполя и Таганрога фашисты на нашем Южном фронте перешли в наступление. Мы летали тогда по нескольку раз в день в штабы армий, в дивизии. Гитлеровцы нацелились выйти в район Шахты, а оттуда к Новочеркасску, Ростову. И им удалось потеснить наши войска до Новочеркасска. Но с 8 ноября войска армии Харитонова не давали врагу продвинуться ни на метр — стояли насмерть.

В партийной и комсомольской организациях нашей эскадрильи в эти дни прошли собрания. Обсуждались задачи авиаторов, вытекающие из доклада И. В. Сталина на торжественном собрании в Москве. Доклад его посвящался 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, а задача наша была, как и у всего народа, одна — напрячь все силы во имя победы над врагом…

17 ноября наши войска начали наступление. 29 ноября окончательно был очищен от немецко-фашистских захватчиков Ростов.

Попытка противника закрепиться на заранее подготовленных рубежах была сорвана, и войска Красной Армии продолжали теснить гитлеровцев на запад, к Миусу. Только к 5 декабря остаткам разбитой танковой армии Клейста удалось избежать угрозы полного окружения и удержаться на подступах к Таганрогу. На фронте наступило затишье.

В декабре наша эскадрилья перебазировалась в хутор Филиппенко, а штаб фронта — в городок Каменск на Северском Донце. Здесь я получила письмо от мамы — первое с начала войны. Очень обрадовалась ему: все эти месяцы с боязнью думала, что мои родные могли оказаться в оккупации. Но мама писала, что фашисты были только очень близко от нашего Кувшиновского района. Город Калинин Красная Армия освободила 16 декабря. Торжок не был под немцами, но они его весь порушили. Сколько было церквей, соборов древних — все с землей сровняли антихристы.

Далее мама сообщала, что недалеко от нашей деревни был штаб Конева и у нее квартировали его комиссары. Уж очень славные, добрые. Согрею, пишет, самовар, заварю из разных трав чаю, они сахарку раздобудут, и вот все вместе пьем этот чай, а они мне и рассказывают о всяких новостях на разных фронтах. Я-то все о тебе расспрашивала, показывала им твое письмо с полевой почты. А они: «Жива ваша дочь, Степанида Васильевна, жива. На том участке фронта, где она сейчас, затишье». Может быть, они мне и неправду говорили, но уж очень убедительно и вежливо так.