Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь Страница 16

Пока я был заперт за колючей проволокой ИТУ, Иосиф Кобзон и София Ротару неоднократно обращались к министру внутренних дел по поводу моего освобождения, но Федорчук упорствовал. Могу только догадываться, сколько мои добрые друзья выслушали в свой адрес. Любое государство считает себя абсолютно правым, когда сажает кого-то за решетку, поэтому никто из руководства спецслужб не будет одобрительно смотреть на таких знаменитых людей, как Кобзон и Ротару, когда они пытаются «замолвить слово за преступника». Достучаться до сердца чиновника или хотя бы до его разума – задача не из легких.

Когда Федорчука убрали и на его место поставили Власова, Иосиф Давыдович опять обратился в МВД, и министр распорядился, чтобы меня проверили полностью. Как и следовало ожидать, никакого криминала за мной не числилось.

Поведение мое было приличным, ни в каких грехах никто упрекнуть меня не мог. Через некоторое время «отрядный» подал бумагу на имя начальника колонии с прошением о сокращении срока, и в зоне состоялось обсуждение моего дела. Затем было еще одно заседание, после чего приехал судья и здесь же прошло заседание суда, как это обычно бывает при обсуждении вопроса о досрочном освобождении. Первые два заседания состоялись без моего участия, но на суд меня вызвали. Я с волнением слушал все, что говорили, и мне показалось, будто видел себя откуда-то со стороны, наблюдал за собой, как за посторонним человеком. Впервые я обнаружил, что меня переполняет тревожное ожидание и что каждое слово, произнесенное в мой адрес, я взвешивал, словно на чашах весов, оценивая, как оно повлияет на судью.

И вот решение принято.

Освободить «условно досрочно»... Но имело ли значение для меня в тот момент это «условно досрочно»? Важно было освобождение! Все! Воля! Воздух! Друзья!

В общей сложности я вышел на свободу через девять с половиной месяцев. Признаюсь, опыт зоны повлиял на меня «благотворно». Я не люблю дважды наступать на одни и те же грабли. Пострадав из-за идиотской статьи о тунеядстве, я решил, что надо обязательно работать официально. Мне помогли устроиться в Росконцерт. Я работал в «Электроклубе», это была вотчина Тухманова и Дубовицкого. Там пели Аллегрова, Тальков, Салтыков. Потом я работал у Володи Винокура, трудился в Москонцерте. Но карты я, конечно, бросить не мог...

Глава 5

Великий перелом

Тот, кто думает только о себе и только о сегодняшнем дне, неизбежно совершает ошибки в политике.

Без жертв, без усилий и лишений нельзя жить на свете: жизнь – не сад, в котором растут только одни цветы.

Когда в 1985 году к власти пришел Горбачев, никто не представлял, какие грядут времена. «Перестройка» стала самым модным словом. Страна начала не просто поглядывать на Запад, но и заимствовать оттуда то одно, то другое. А там было много такого, о чем мы не имели ни малейшего представления. В том числе это касалось и эстрады. Ломая привитые в СССР нравы, многое предстояло делать «с чистого листа».

В 1987 году меня включили в состав делегации Министерства культуры, и мы отправились в Венгрию. Перед нами стояла задача научиться организовывать большие концерты – на стадионах и т.п. Увидеть Венгрию мне не удалось: во-первых, командировка была короткая, во-вторых, меня подкосила очень высокая температура, и я поначалу хотел даже отказаться от поездки, но затем взял себя в руки и полетел со всеми. Для меня это было важно, очень важно – выехать за границу после тюремного заключения. Загранпоездка казалась мне событием почти вселенского масштаба. Вдобавок уровень делегации был настолько высоким, что было бы величайшей ошибкой отказаться от поездки – в нашу группу входили заместитель министра культуры, Иосиф Кобзон, Володя Киселев из «Землян» и многие другие известные лица. Большая была компания и серьезная.

Повторюсь: мне был важен сам факт выезда за рубеж. Судимость – всегда клеймо, всегда шлейф. Вращаясь среди людей, не имеющих ничего общего с уголовным миром, хотелось, чтобы никто не смотрел на меня, как на прокаженного. Одно дело друзья, другое – новые знакомые, коллеги, партнеры. Выезд за границу означал в определенном смысле мою «реабилитацию». Я вступил в круг так называемых «благонадежных». Это оказывало большую моральную поддержку и мне, и моим друзьям, хотя все мы знали, что я пострадал безвинно.

Впрочем, грянувшая перестройка принесла стране так много нового, что вскоре судимость по целому ряду статей стала в некотором роде знаком высокого качества, подтверждением настоящей деловой хватки. Прежде всего это касалось тех, кто пострадал на поприще торговли. То, что вчера считалось незаконным, сегодня получило официальный статус свободного предпринимательства. Подпольные советские «цеховики», которых не успели расстрелять за «хищения в особо крупных размерах», стали теперь легальными кооператорами. Разумеется, кооперативы – эти семена будущего капиталистического рынка – выглядели еще жалко, но все-таки они появились и пускали корни всюду.

Должен признаться, мне не верилось, что кооперативы просуществуют долго. Гласность, объявленная Горбачевым, как основа идеологического курса КПСС в первое время произвела ошеломляющее впечатление на страну, но понемногу все привыкли к громким и привлекательным фразам, за которыми, к сожалению, не стояло ничего конкретного. Горбачев любил красоваться на публике, ему нравилось играть роль демократа, который запросто мог появиться на улице и поговорить с простыми людьми о том о сем. Но на одних словах далеко не уедешь. Видя все это, я не верил, что в стране произойдут серьезные изменения. А если и произойдут, то не в лучшую сторону... Однажды большевики уже пытались прибегнуть к НЭПу, но затем только закрутили гайки и нагрянуло время массовых репрессий. НЭП был последним глотком свободного воздуха в советской России. Горбачев тоже объявил НЭП. Оставалось ждать, когда после горбачевского НЭПа начнется ужесточение во всех областях.

Народ шептался, народ тревожился. Бродили всякие неприятные слухи. А когда в «Советской России» появилось письмо Нины Андреевой с гневными обвинениями в адрес перестройки, атмосфера как-то сама собой сделалась душной. Все громче звучали речи ортодоксальных коммунистов о необходимости навести порядок железной рукой, поговаривали о скорой реабилитации Сталина. Нависло предчувствие чего-то страшного.

Мне не хотелось ждать, когда на страну вновь опустится непроглядная туча. А общая ситуация ведь не сулила ничего хорошего. Помню мое безмерное изумление, когда возникли гигантские очереди за хлебом. В Москве хлеб стал дефицитом! В столице! В магазинах исчезали продукты, появились продовольственные талоны – грозное предзнаменование голодных времен. Пустая говорильня представителей верховной власти начала вызывать раздражение. Страна трещала по швам. Конечно, меня лично не касался дефицит продуктов: с моими деньгами я мог купить что угодно, в ресторанах столы ломились от яств. Однако общая атмосфера в Советском Союзе заставляла задуматься о будущем.