Андрей Раевский - Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов Страница 16

Скоро получено было повеление следовать далее; в Доне, чистом, веселом городке, нашли мы несколько батальонов резервной гвардии короля прусского. Дружески приветствовали нас храбрые союзники и угостили чем Бог послал. С часу на час ожидали прибытия короля, но он нашел полки наши уже под стенами Дрездена, милостиво разговаривал с генералами и некоторыми полковыми командирами, хвалил мужественный вид воинов и благородное усердие офицеров. Под слишком скромной одеждой он видел дух и чувства русских. Селение Шахвиц, в коем мы остановились, принадлежит князю Путятину, который, женясь в Саксонии, поселился в окрестностях Дрездена. Не знаю, где находился он в это время, но при возвращении много перемен найдет в великолепном своем замке. Вся мебель разломана, зеркала и большая часть стекол разбиты, даже почти все печи разрушены: неистовые французы оказывали ярость даже над предметами неодушевленными. В прошедшую ночь выступили они из сего селения, предавая все огню и мечу. Таким образом поступают они с союзниками! Здесь снова нашли мы в конюшне, где стояли наши лошади, умирающего француза, все пособия врачебной науки были напрасны: через несколько часов он умер. Продовольствие со дня на день делается труднее, – лошади питаются одной соломой, и мы считаем за редкость кусок хлеба. Обыватели здешние не менее достойны жалости. Все, даже и картофель истреблен многочисленными армиями, в этих местах действовавшими. Не знаю, чем будут они питаться в зиму.

Местоположения здесь чудесны, очаровательны, но не имеешь времени восхищаться красотами натуры. Горестные ощущения не дают места восторгу. Взирая на обезображенные трупы убитых, придет ли на мысль любоваться прелестью холма, на котором лежат они?

1 октября в боевом порядке выступили мы к Дрездену, но к всеобщему сожаленью, простояв до вечера под ружьем, получили приказание расположиться биваками у деревни Костриц. Только один авангард, под командой Г. Л. Маркова, был в деле. В ночи того же числа генерал Беннигсен с корпусом Дохтурова и конным отрядом генерала Крейца обратился к Лейпцигу. Под Дрезденом осталось только 12 тысяч ополчения и 6 тысяч регулярных войск. Всей блокадой начальствовал генерал граф Толстой – к счастью, что мы не знали многочисленности гарнизона, в противном случае немудрено было потерять мужество. Офицеры, большей частью неопытные, говорили о приступе как о вещи весьма обыкновенной. Три дня прошли весьма спокойно, погода была чистая и ясная. Войска стояли в шалашах на скате горы, медленно склоняющейся к равнине, на которой лежит Дрезден. Вид города чудесен. Но, находясь от него не более двух верст, долго, а может быть, и совсем его не увидим. Странная судьба воинов! Так крестоносцы, проводя жизнь в стане иерусалимском, возвращались на родину, и часто не видав гроба Господня.

Все прискучит человеку, а особенно бездействие. Через три дня нам казалось уже скучно ничего не делать. Вскоре вежливые французы предупредили наше нетерпение: небольшая перестрелка 4 октября, в которой неприятель одержал весьма незначительную поверхность, была преддверием к сраженью 5-го числа. В седьмом часу утра услышали мы канонаду, довольно сильную. Авангард наш под начальством храброго Г. М. Булатова уже сражался. Вскоре получено известие, что французские колонны, выступая из Дрездена, тянутся к Плауенской долине. В девятом часу все войска уже были под ружьем. Бедные солдаты не успели доварить и каши. Медленно, но решительно шли французы; оградясь знамением крестным, ожидали воины наши приказания начальников.[8] Вскоре стрелки открыли сражение, и огонь разлился по всему протяжению нашей линии. Но ни благоразумные распоряжения начальников, ни личная храбрость русских не могли удержать французов от обхода левого фланга нашего. Пользуясь превосходством сил своих, неприятель удерживал нас на всех пунктах и имел возможность отрядить несколько тысяч, дабы окружить из Плауена левое крыло как слабейшую часть нашего положения. Все эти причины побудили нас к вечеру отступить, оставив неприятелю пустые биваки и шесть орудий, от которых лошади рано утром посланы были для фуражировки. Полковник Ховен с конной своей ротой действовал отлично. Он один у м. Лохвицы удержал стремление неприятельской пехоты. Дождь и наступление ночи прекратили сражение, хотя и не весьма для нас славное, но выгодное по своим следствиям. Неопытные воины получили понятие о действиях, неприятель уже казался не столь страшен, и слух привык несколько к грому пушек. Французы не смели нас преследовать; мы узнали после, что отступление наше они считали обманом и, полагая, что мы имеем еще до 20 тысяч регулярных войск, боялись отдалиться от Дрездена. Не явно ли пекся о нас благодетельный Промысл? Войска расположились за селением Лохвиц, а на другой день следовали к Петерсвальду.

Весьма несправедливо, судя по наружности, называли необходимое отступление наше постыдным бегством. Пусть беспристрастный наблюдатель, сообразив все обстоятельства, произнесет суд свой. Что могли сделать 12 тысяч ополчения, подкрепленные шестью тысячами регулярных, но большей частью вновь сформированных войск против французов, которые, огражденные укреплениями, имели до 37 тысяч самых лучших воинов своей армии? Кавалерия была вооружена одними пиками и саблями, но должно отдать справедливость ее мужеству: даже в этом деле успели они взять в плен четырех офицеров и до 90 человек нижних чинов. Регулярной конницы мы не имели ни одного эскадрона. Сверх того, почти все офицеры, даже полковые начальники, были люди или совсем незнакомые, или давно раззнакомившиеся с военной службой. Не знаю, что предпринял бы в подобных обстоятельствах непобедимый Суворов, но можно ручаться, наверное, что победа не могла быть на нашей стороне.

Я сам был свидетелем отличного мужества, хладнокровия и благоразумных распоряжений и графа Толстого. Зная образ его мыслей, я уверен, что он не поколебался бы нимало отдать жизнь за славу и Отечество, но мог ли он отважиться без всякой пользы пожертвовать дворянством нескольких губерний? Должно отдать также справедливость и бесстрашию офицеров: все они готовы были запечатлеть смертью верность к престолу и любовь к родине. Но какую выгоду получила бы главная армия, если бы, допустив истребить себя, открыли мы Сен-Сиру свободный путь в тыл союзников, сражавшихся при Лейпциге, или в Богемию, почти беззащитную? По моему мнению, невозможно сделать лучшего в подобных обстоятельствах. Мы отступили к стране, которую, в случае необходимости, мог защищать слабый наш корпус с некоторой надеждой на успех. Потеря наша в сей день не так велика: число убитых, раненых и без вести пропавших не простирается более семисот.