Илья Голенищев-Кутузов - Данте Страница 16

Излечившись, Данте слагает канцону, как бы перелагая в стихи этот замечательный отрывок прозы:

Когда о бренной жизни думал яИ видел, как близка моя могила,Сам бог любви омыл свой лик слезой.Столь смущена была душа моя,Что в мыслях так, вздыхая, говорила:«Покинет дама грешный мир земной».И, мыслию терзаемый одной,Сомкнул глаза. В неизъяснимой далиВ отчаянье блуждалиСознанья духи. И в воображенье,Прервав уединенье,Обличья скорбных жен передо мнойВсе истины, все знания предстали.«И ты, и ты умрешь!» — они взывали.И страшное увидел я вдали,Входя все глубже в ложное мечтанье.Был в месте, чуждом памяти моей.С распущенными волосами шлиТам дамы, слышалось их причитанье;Они метали пламя злых скорбей.Мерцало солнце, мнилось, все слабей,И звезды плакали у небосклона,Взойдя из ночи лона.И птиц летящих поражала смерть,И задрожала твердь.Вот некий муж предстал среди теней,И хриплый голос рек, как отзвук стона:«Сей скорбный век покинула Мадонна».И очи, увлажненные слезой,Возвел — казалось, ниспадает манна, —То возвращались ангелы небес,И облачко парило над землей,К нам доносилось райское: «Осанна!»И звук иной в моей душе исчез.Сказал мне Амор: «Горестных чудесНе скрою. Посмотри, лежит средь зала».Мадонну показалаФантазия мне мертвой, бездыханной.Вот дамы лик желанныйСокрыли мглою траурных завес.Она, поправ смиреньем смерти жало,Казалось, молвит: «Я покой познала».

Амор сжалился над своим верным. Был ясный майский вечер. Данте стоял на углу близ ворот Флоренции, которые вели к Арно и пригородам за рекой. Ему показалось, что сердце его исполнено радости, и он увидел красивую даму, которую некогда воспевал Гвидо Кавальканти. Она звалась Джо-ванна (Иоанна), но знакомые называли ее Примавера, что значит «весна». Взглянув пристальней, он увидел, что за При-маверой идет чудотворная Беатриче. Амор, сопутствующий Данте, иногда был склонен к рассуждениям и даже к чистой логике, напоминая болонских толкователей законов и глоссаторов. По словам Амора, Примавера означает не только «весна», но также «идущая впереди» (Амор, как и многие его ученые собратья в средние века, пользуется неверной этимологией). Исходя из этого толкования имени красавицы Амор заключает, что вполне естественно сопоставить настоящее имя Примаверы — Джованна с именем Иоанна Крестителя — предтечи Христа! А Беатриче следовало бы называть Амором «благодаря большому сходству со мной», заключает он. Когда Амор исчез и дамы прошли мимо, Данте написал сонет о чудесном явлении монны Биче (сокращенная форма имени Беатриче).

Данте был не меньшим теоретиком, чем владевший его сердцем Амор. Он привык к философическим беседам у флорентийского Гвидо и студенческим спорам в Болонье. Он решил, что читатель может усумниться в правдивости его слов, — ведь он говорит об Аморе так, как если бы тот был реальностью, вещью в себе, а не только разумной субстанцией. Заметим, что «с у б с т а н ц и я» в средневековой философии могла быть как телесной, так и духовной, то есть чистой формой, чистым действием, подобной природе ангелов. Человек же представлялся соединением телесного и духовного. И так как поэт утверждает, что он видит, как Амор приходит, уходит, то есть видит его действия в пространстве, он придает ему, Амору, свойства тела. Не меньшую свободу выражений позволяли себе латинские поэты и слагатели стихов на народном языке, когда они обращались к предметам неодушевленным так, словно те существовали в действительности и обладали даром речи. Так поступал и автор «Энеиды» Вергилий, Лукан, Гораций и отец поэтов Гомер. После античных примеров Данте переходит к авторам на новых языках. «И прошло немного лет с тех пор, — продолжает он, — как появились первые поэты, сочиняющие стихи на народном языке. В провансальском или в итальянском языках нельзя найти поэтических произведений, написанных ранее чем полтораста лет тому назад». Заметим, что Данте верно датирует начало итальянской литературы, но не провансальской, которая значительно старее. Рассуждение Данте содержит в себе некоторую истину об истории развития поэзии, однако совершенно не соответствует практике поэтов сладостного нового стиля, которые писали, конечно, от сердца и воображения, а не от ума, веря и не веря в субстанциональное существование Амора. Нам кажется, что в этом рассуждении заговорил ученик Болоньи, привыкший к логике наследников Ирнерия.

Как бы противореча самому себе, после рассудительной главы Данте начинает в следующих главах славословие Беатриче, которая в своем неземном совершенстве уподобляется святому Франциску. Он пишет: «Благороднейшая дама снискала такое благоволение у всех, что, когда она проходила по улицам, люди бежали отовсюду, чтобы увидеть ее; и тогда чудесная радость переполняла мою грудь. Когда же она была близ кого-либо, столь куртуазным становилось сердце его, что он не смел ни поднять глаз, ни ответить на ее приветствие; об этом многие испытавшие это могли бы свидетельствовать тем, кто не поверил бы моим словам. Увенчанная смирением, облаченная в ризы скромности, она проходила, не показывая ни малейших знаков гордыни. Многие говорили, когда она проходила мимо: „Она не женщина, но один из прекраснейших ангелов“. А другие говорили: „Это чудо; да будет благословен господь, творящий необычайное“.

В двух стихотворениях поэт восхваляет уже не земную женщину, а преображенную, чья красота становится небесным явлением, не подвластным земным переменам.

Постигнет совершенное спасеньеТот, кто ее в кругу увидит дам.Пусть воздадут творцу благодареньеВсе сопричастные ее путям.

Ты видишь добродетели явленьеВ ее красе, и зависть по следамМадонны не идет, но восхищеньеСопутствует ее святым вестям.

Ее смиренье мир преобразило,И похвалу все спутницы приемлют,Постигнув свет сердечной глубины,

И, вспомнив то, что смертных поразилоВ ее делах, высоким чувствам внемлют, —Вздыхать от сладости любви должны.

Возлюбленная поэта «ангелизирована», подобных славословий удостаивалась ранее только Мадонна. Оба сонета как бы подготовляют к смерти блаженной и прекрасной дамы.