Сергей Реутов - Любовь в объятиях тирана Страница 16

— Я буду ждать тебя за Великим порогом, Гулан… Моя лю…

В последние свои слова хан вложил все силы, какие смог найти. Но их оказалось слишком мало, чтобы в последний раз признаться в любви.

Гулан опустила холодеющую руку мужа, поцеловав ее в последний раз. В глазах ее не было ни слезинки — пусть это расставание было долгим, но он обещал ждать ее за Последним порогом. А хан своих обещаний никогда не нарушал. Значит, впереди встреча. К ней следовало подготовиться так, как не готовилась она, Гулан, ни к одному из празднеств в своей жизни.

— Кюлькан, — негромко позвала Гулан-хатун.

Сын не был похож на хана. Однако Гулан спокойно сносила все подозрения, отвергала все кривотолки — ей, меркитской царевне, не к лицу было искать любовь на стороне. Только великий хан мог стать ее мужем, отцом ее детей. Только его она жаждала все эти годы и только его ласки заставляли ее сердце биться сильнее.

— Ты знаешь, что делать, сын.

— Да матушка. Я исполню все в точности…

Кюлькан склонился к руке хана и коснулся ее губами. Сейчас ему было не до размышлений о том, что вскоре ему предстоит занять трон великой империи, повести неисчислимое ее воинство в неведомые страны. Сейчас впереди было столь тяжкое и страшное деяние, которое мать могла поручить только ему. И осознание сего наполняло сердце юноши болью и гордостью.

«Только мне мог каган поручить такое… И я исполню его последнюю волю, ибо я — его продолжение…»

Гулан дождалась, когда сын выйдет. Не достойно жены хана и дочери племени меркит прощаться с жизнью на глазах у людей. Пусть это и единственный сын, кровь великого кагана, но достоинство оного следует блюсти и после его смерти.

Из китайского ларя не свет появился клинок — узкий, невероятно острый, страшный.

— Ну вот, ты и дождался…

Сталь легко прошла через одежды и с ослепляющей болью вошла в тело. Но эта боль была смехотворно слаба по сравнению с болью от ухода любимого.

— Я отбила тебя у мира, мой хан… Жди, я иду…

Душа, свободная от черного яда мести, очистилась. Гулан почувствовала, что отныне может быть лишь той, кем была лишь отчасти — единственной по-настоящему любимой женщиной Великого кагана.

Глаза ее закрылись. Оглушительный рев свадебных труб, такой же, как годы назад, раздался вокруг. Растаяли украшенные шелками стены дворца, засверкал в ослепительном солнечном свете Великий порог. А за ним, улыбаясь, уже стоял он, ее Чингиз — помолодевший и улыбающийся.

— Вот и ты, моя Гулан…

Горы зажали избранную шаманами котловину, встав грозными серыми стражами с трех сторон. Сейчас, в мареве нестерпимого зноя, они казались каменными великанами, которые не выдержали испепеляющего внимания солнца и умерли в мгновение ока, окаменев там, где застал их летний жар.

Не лучше приходилось и людям, застывшим по обе стороны огромного котлована. Ни им, ни их коням не приходилось еще ощущать такого воистину нестерпимого пекла. Кюлькану даже показалось, что уздечка раскалилась, а стремена, которыми он время от времени останавливал своего скакуна, обжигают кожу его друга до костей.

Хрипели кони, между застывшими всадниками бегали с ведрами воды мальчишки-оруженосцы. Но плеск воды в кожаных ведрах и тяжкие вздохи скакунов были единственными звуками, нарушавшими тишину заповедного ущелья. Всадники молчали — горе, какое свалилось на их плечи, нельзя было изъяснить словами, нельзя было даже представить, что такое вообще когда-либо могло случиться. Ибо сегодня хоронили того, кто встал рядом с богами, кто водил их в походы, кто даровал им жен и мир. Сегодня хоронили Великого кагана.

И не было в мире слез, чтобы выплакать эту великую боль, не было в мире слов, чтобы описать горе каждого из его подданных, не было в мире места, более скорбного, чем это.

Подготовка к похоронам началась третьего дня на рассвете. Почти целый тумен, взяв в руки кирки и лопаты, за двое неполных суток сумел отрыть огромный котлован, глубиной в четыре человеческих роста, а шириной в десятки локтей. Здесь должны были упокоиться останки кагана. Но вместе с ним уходили в последний путь и сотни вещей, что должны были сопровождать его спокойную и сытную жизнь за Тем Порогом.

Упряжь и кони, меха и ткани, украшения и немалая казна. Ибо он, Великий каган, гордость и боль каждого из них, не должен был нуждаться ни в чем. И потому сотни сундуков, крошечных ящичков из драгоценных пород дерева и корзин, полных яств, всю ночь опускали в недра земли ближайшие сподвижники кагана.

Вместе с богатствами и конями, мехами и тканями уходила и любимая жена хана, Гулан-хатун. Уходила, дабы везде сопровождать своего мужа. Уходила, чтобы вместе с ним из-за Высокого порога наблюдать за миром, который оставила она сыну хана, Кюлькану, и его неустрашимому воинству. Как того пожелал сам Великий каган.

Когда же забрезжил рассвет, показалась повозка, на которой покоился он сам. О, даже в смерти он был суров. Черты его лица не смогла разгладить Та, что дарует всем упокоение и вечный мир. В руках кагана был зажат бесценный клинок, а вдоль тела лежали колчан, полный стрел, и копье, увенчанное конским хвостом — символом тумена, который сам он долгие годы водил в походы.

Жена его, Гулан-хатун, покоилась по левую руку хана. Ее черты были прекрасны, ибо она обрела мир.

Наследник видел и повозку, и тело своего отца, и комья земли под ногами скакуна, смотрел на мир глазами, полными слез. Смотрел и не мог позволить себе быть сейчас всего лишь печальным. Он должен был быть таким, как его Каган — великий Чингиз, чье тело вместе с бесценным ложем опустили в глубины земли вслед за утварью и мехами, казной и коврами, яствами и оружием.

Кюлькан не мог, не хотел видеть тело матери рядом с телом кагана — словно и не лежала она рядом с ним, словно стала невидимкой или вовсе никогда не жила на этом свете.

Горы отразили хриплое пение сотен труб и хриплый плач тысяч сильных мужчин, позволивших себе всего миг слабости. Лишь Кюлькан молчал — у него не было сил даже на это.

Вновь в наступившей тишине замелькали мотыги. И вскоре на месте котлована стал расти холм. Скудная горная земля пылила, серые комья укрывали собой создателя Ясы и Орды, и вскоре осталась лишь неаккуратная гора и они — последняя стража и последний караул у могилы великого воина и кагана.

Под все усиливающимся жаром небес те, кто лишь миг назад укрывали своего правителя последним покрывалом, отбросили мотыги и кирки и стали взбираться по только что насыпанному холму. Под их тяжестью земля оседала, все плотнее ложась на того, кто своей волей избрал себе столь необыкновенный способ упокоения.