Алексей Кулаковский - Хлеборез Страница 16

Открылась дверь со двора и впустила в сенцы целую волну свежего воздуха и яркий, широкий, как мне показалось, очень веселый и бодрый луч солнца. Я даже глаза зажмурил. А потом увидел, что в сени вошла хозяйка, как и раньше, босая, в вязаной кофте, но без платка, с собранными в большой седой пучок волосами. Это ее молодило и как-то сразу бросилось мне в глаза. А еще заинтересовало, что женщина, тихо приближаясь ко мне, виновато и стыдливо улыбалась и время от времени поглядывала на какие-то черепки, которые держала в обеих руках.

- Ну, как вы? - спросила, увидев, что я не сплю. После того как узнала, что я уже не так молод, перестала звать меня на "ты", хоть мне это и не очень импонировало: пусть бы звала, как и в первые часы, солдатиком, принимала меня, как молоденького.

- Что это бухнуло так сильно? - вместо ответа спросил я.

- Очень испугались?

- Не очень, но сильно вздрогнул... Может, бомба, может, еще что?..

- Да нет... - еще свободнее и веселей засмеялась женщина и выставила передо мною руки с черепками. - Все, слава богу, спокойно у нас... Тихо... Это я разбитым чугуном стукнула в вашу стенку, чтоб испугать вас. А когда человек испугается, то и трясучка отступит... Мы всех так лечим.

Хозяйка не скрывала своей довольной усмешки. По ее глазам я заметил, что она рада своей выдумке: чугун разбился здорово, получился довольно сильный неожиданный взрыв, который испугал больного, значит - теперь пойдет на поправку. А когда в ответ ей я благодарно улыбнулся, женщина залилась довольным смехом, подсела ко мне на кровать и со звонким бряцаньем высыпала себе на подол чугунные черепки.

А почему мне захотелось радостно улыбнуться? Во-первых, приятно было услышать, что вокруг все тихо и спокойно. А потом - интересная новость для меня, такой способ лечения...

Посмотрев на тяжелые осколки в подоле у хозяйки, я со смехом посочувствовал:

- Большой чугун разбили... Наверно, нужный?.. Жаль...

- Так он был уже треснутый... Отварил свое.

- Оплести его проволокой, то и еще бы варил.

- Где такой проволоки тонкой да гладкой теперь найдешь? - спокойно возразила хозяйка. - Только колючая всюду. Да и оплетать у нас никто не умеет.

Мне вспомнилось, как когда-то у нас дома даже старый глиняный горшочек не пропадал: если давал трещину, то отец просиживал над ним до рассвета и умело оплетенная посудина снова шла на припечек.

- Я и целого чугуна не пожалела бы для такого дела, - тем временем добавила женщина. - Еще... Пускай только стемнеет... Я пошепчу на воду и дам вам напиться... Это тоже помогает... Только если вы смеяться не будете.

- Не буду, - пообещал я.

Уже не первый раз мучил меня такой поганый приступ, и я знал, что он поколотит, помучает и пройдет, но не хотелось обижать женщину и отклонять ее искренние старания помочь мне.

- Вы, наверно, есть хотите? - заботливо спросила женщина, вставая с кровати.

Я немного подумал, представив, что я могу тут поесть, и сказал, что не тянет меня пока ни на какую еду.

- А если я вам блинчиков яичных напеку? У меня немного муки есть. Блинчиков, свеженьких, со сметанкою... А?

Этого я уже давно не пробовал. Даже при горячке теплые блинчики вряд ли бы показались невкусными. Да еще со сметанкою... Я промолчал.

На другой день рано утром оказалось, что мне и в самом деле стало намного лучше. Я встал с постели, вышел во двор, однако почувствовал, что ноги у меня как чужие.

- Куда это вы? - послышался из-за хаты голос хозяйки. - Еще рано вам вставать... Рано!.. Еще денька два... А тогда провожу!..

Женщина замолчала, опустила подол над мокрыми от росы ногами... Видимо, пропалывала что-то в огороде. Опустила и глаза с дрожащими веками: что-то взволновало ее. Я стоял, ждал, что еще скажет женщина. И она добавила:

- Как своих когда-то провожала... Всех проводила: сынков - сначала одного, потом другого... А вот недавно и старого своего... В обоз взяли... И одиночество, пустота теперь у меня... До того скучно становится, что плакать хочется... Страх какой-то одолевает, ужас... Раньше мух из хаты выгоняла... Летом... Как все люди... А теперь не выгоняю... На рассвете начинают гудеть, так мне веселей становится - все не одна в хате...

В день моего ухода хозяйка испекла яичную запеканку и еще горячую положила мне в рюкзак. В дороге я чувствовал ласковое тепло на спине. И не душное оно было, не изнуряющее... Запеканка была в том самом рюкзаке, в котором недавно я носил хлеб из военной пекарни. Та ноша утомляла, под конец дороги становилась удручающе тяжелой. И каждую минуту напоминала о том, что ни одной крошки от этой тяжести сам не получишь, так как при развешивании определенно снова кому-то хлеба не хватит.

Теперь я уже не хлеборез... Теперь у меня и ножа никакого нет, даже перочинного...

- Захочется есть в дороге, то отломите с краешка... - наказывала хозяйка. - Запеканка пухлая - я в тесто кислого молочка подмешала и немного соды.

Хозяйка проводила меня до конца улицы. Прощаясь, горько заплакала, закрыла лицо уголком белого платка.

- Может, будет возможность... Может, бог приведет...

Я понимал, что ее слезы и эти слова обращены не ко мне: думает она и тоскует по своим родным. Но и мне было как-то особенно тепло и умиленно на душе. Уже в который раз вспомнилось, что моя мать не могла проводить меня на фронт... Она и теперь не знает, где я и что со мною... К сожалению, и я ничего не знаю о ней...

- Может, будет возможность, может, бог приведет... - повторила женщина. И добавила: - Так не минуйте мой куток... Не забывайте старую, одинокую...

* * *

Полк уже вел бой, когда я заявился в его штаб.

- В первый батальон! - приказал помначштаба, даже не глянув на мои документы и не выслушав до конца мой рапорт. - Там расскажешь!

Но там и вовсе не было времени ни мне рассказывать, ни им выслушивать мое объяснение. Из батальона послали в роту, из роты - в тот взвод, который должен был вот-вот выползти на пополнение самой передовой линии. Там наседали вражеские танки.

- Сними рюкзак! - услышал я команду за своими ногами. Оглянулся, увидел, что за мною ползет молодой лейтенант, и на какой-то момент показалось, что будто тот самый, который был командиром маршевой роты. Только голос, кажется, не тот.

- По рюкзаку будут бить, - уточнил молодой лейтенант, наверно, командир взвода.

Приказ надо выполнять, но как его выполнить?! Не знает же командир, что в моем рюкзаке дорогая и заветная для меня поклажа - половина той запеканочки, которую испекла мне хозяйка. Будто материнский подарок... Будто материнская защита от всех бед и несчастий...

- В траншею слева! Марш! - подал взводный команду.

И я выполнил последний приказ.

В траншее несколько бойцов лежали в проходе и все в таких позах, что лица их я не видел. На одного нечаянно наступил, заваливаясь на дно траншеи, но он не подвинулся и ничего не сказал. В том небольшом отсеке, на который я посмотрел в первый момент, стоял возле бруствера только один боец и держал в руке связку гранат.