Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8 Страница 16

Теперь она приняла решение писать луне, с тем большей радостью, что ей знаком был культ, который поклоняется этой планете, и церемонии, которые необходимо было совершить, но она могла их провести только при содействии адепта, и я знал, что она рассчитывает на меня. Я сказал, что буду целиком в ее распоряжении, но следует ждать первой фазы ближайшей луны, что она и без меня знала. Я был озабочен тем, чтобы выиграть время, потому что, потеряв много в игре, мне нельзя было покинуть Экс-ла-Шапель, пока я не пополню счет векселя, что я направил г-ну д'О. в Амстердам. А пока мы согласились, что малышка Ласкарис сошла с ума и мы не будем обращать внимания на все то, что она, в своих приступах безумия, может говорить, поскольку ее ум находится во власти злого гения и это он внушает ей эти слова.

Мы решили, однако, что, поскольку ее состояние достойно жалости и следует делать ее существование сколь можно более мягким, она будет продолжать питаться вместе с нами, но по вечерам, выйдя со стола, будет отправляться спать в комнату своей гувернантки.

После того, как я таким образом настроил м-м д'Юрфэ не воспринимать всерьез любые возможные высказывания Кортичелли и заниматься только письмом, которое она должна написать гению Селенису, что обитает на луне, я занялся всерьез средствами восстановить мое финансовое состояние, что я подорвал игрой, и что невозможно было проделать с помощью кабалы. Я заложил ларец Кортичелли за тысячу луи и отправился держать талью в Английский клуб, где мог выиграть гораздо больше, чем у французов или немцев.

Три или четыре дня спустя после гибели д'Аше его вдова написала мне записку с просьбой прийти к ней. Я застал ее с Пийеном. Она сказала мне скорбным тоном, что у ее мужа было много долгов, ее кредиторы завладели всем имуществом, и ей из-за этого невозможно взять на себя расходы, необходимые для того, чтобы ей и ее дочери возвратиться в Кольмар, в лоно их семьи.

— Вы, — добавила она, — явились причиной смерти моего мужа, я прошу у вас тысячу экю; если вы мне откажете, я предъявлю вам иск через суд, так как швейцарский офицер уехал, и мне некого больше обвинить.

— Ваши слова меня удивляют, мадам, — заметил я ей холодно, — и если бы не уважение, которое я испытываю к вашему горю, я бы ответил вам с горечью, что ваше поведение должно было бы меня возмутить. Прежде всего, у меня нет тысячи экю, чтобы бросать их на ветер, и затем, угрожающий тон не способствует тому, чтобы побудить меня принести такую жертву. В конце концов, хотел бы я знать, каким образом вы собираетесь предъявить мне обвинение в суде. Что касается г-на Шмит, он дрался благородно и оказался победителем, и мне не кажется, что вы бы что-нибудь выиграли, если бы выдвинули против него обвинение, окажись он здесь. Прощайте, мадам.

Я был уже в полусотне шагов от дома, когда меня догнал де Пийен, который сказал мне, что, пока м-м д'Аше не задумала что-нибудь против меня, нам следует держаться вместе, чтобы нам не перерезали горло. Мы оба были без шпаг.

— Ваши намерения мне не льстят, — сказал я ему спокойно, — и в них есть что-то грубое, что отнюдь не склоняет меня компрометироваться связью с человеком, которого я совсем не знаю, и которому ничего не должен.

— Вы подлец.

— Возможно, я им стану, если буду вам подражать. Мнение, которое вы можете иметь обо мне, мне весьма безразлично.

— Вы в этом раскаетесь.

— Может быть, но пока я вас честно предупреждаю, что никогда не хожу без пары надежных пистолетов и умею ими пользоваться.

Вот и они, — добавил я, доставая их из кармана и взводя курок у того, что в правой руке.

Видя это, надменный забияка выругался и удалился в одну сторону, а я в другую.

В некотором отдалении от места, где произошла эта сцена, я встретил неаполитанца по имени Малитерни, в то время лейтенант-полковника и адьютанта принца де Конде, командующего французской армией. Этот Малитерни был бонвиван, всегда готовый одолжить денег и всегда сидевший на мели. Мы были друзьями, и я ему рассказал, что произошло.

— Я буду вынужден, — сказал я ему, — скомпрометировать себя в связи с этим де Пийеном, и если вы можете меня от этого оградить, я буду должен вам сотню экю.

— Это отнюдь не невозможно, — сказал он, — я скажу вам что-нибудь завтра.

Он действительно пришел ко мне на следующий день утром и заявил, что мой головорез выехал из Экса на рассвете согласно форменному приказу начальства, и заодно принес мне паспорт на свободный проезд от г-на принца де Конде.

Могу заверить, что эта новость была мне приятна. Я никогда не боялся скрестить мою шпагу с первым попавшимся, никогда впрочем не испытывая варварского удовольствия от того, чтобы пустить кровь человеку; но на этот раз я испытывал сильнейшее отвращение к необходимости подвергнуть себя угрозе от человека, которого не мог считать более деликатным, чем его друга д'Аше. Я горячо поблагодарил Малитерни, передав ему сотню экю, которые обещал и которые, как я счел, нашли наилучшее применение.

Малитерни, первостатейный насмешник и любимец маршала д'Эстре, не был обделен ни умом, ни знаниями, но ему не хватало порядка и, быть может, тонкости. Наконец, он был человек, весьма приятный в обхождении, поскольку обладал неиссякаемым весельем и хорошо знал свет. Достигнув ранга полевого маршала, в 1768 году, он женился в Неаполе на богатой наследнице, которую оставил вдовой год спустя.

На другой день после отъезда де Пийена я получил от м-ль д'Аше записку, в которой она просила, без ведома своей больной матери, зайти с ней повидаться. Я ответил, что она найдет меня в таком-то месте в такое-то время, и что там она сможет сказать мне то, что хочет.

Я встретил ее там вместе с матерью, которая пришла, несмотря на свою предполагаемую болезнь. Жалобы, слезы, упреки — ничто не было упущено. Она назвала меня своим гонителем и сказала, что отъезд де Пийена, ее единственного друга, ввергает ее в отчаяние, что она заложила все свое имущество, что у нее нет больше средств, и что я, будучи богатым, должен ей помочь, если я не последний из людей.

— Мне далеко не безразлично ваше положение, мадам, и, хотя я и не таков, как вы говорите, не могу не сказать, что вы показали себя последней из женщин, побуждая де Пийена, который, в конце концов, может быть и вполне порядочный человек, меня убить. Короче говоря, богатый или бедный, хотя я вам ничего не должен, я дам вам достаточно, чтобы выкупить ваши вещи и, быть может, сам отвезу вас в Кальмар; но надо, чтобы вы согласились прямо здесь, чтобы я изъявил вашей очаровательной дочери знаки моей любви.

— И вы осмеливаетесь делать мне это ужасное предложение?