Олег Радзинский - Случайные жизни Страница 17

Кому интересно будущее, когда есть такое настоящее?

Следователь Круглов, однако, обо мне не забыл и регулярно – раз в неделю – присылал повестки с требованием явиться на допрос. Я эти повестки выбрасывал в мусор и никуда не ходил. Не до Круглова мне: у меня любовь.

Однажды Алёна приехала ко мне вечером, и когда я открыл ей дверь, моя кошка Машка выскочила на лестничную клетку и побежала вниз. Алёна отчего-то любила эту кошку, обладавшую на редкость скверным характером, и многократно заявляла, что вообще-то приезжает повидаться с ней, а не со мной. По ночам Машка приходила к нам в комнату и внимательно следила за нашей любовью зелеными блестящими глазами, то ли завидуя, то ли учась, то ли сравнивая со своими дворовыми романами. Алёна подолгу с ней разговаривала, и Машка, обычно диковатая и живущая своей обособленной кошачьей жизнью, позволяла Алёне брать себя на руки и чесать за ухом. Мне же Машка позволяла только себя кормить.

– Беги за ней! – закричала Алёна, встряхивая длинными черными кудрями и разбрызгивая вокруг застрявший в них дождь. – Беги за ней сейчас же, там ливень! Она утонет! Она заболеет и умрет!

Алёна любила преувеличивать. Свойство бурного темперамента.

– Потом схожу, – пообещал я и потянул ее в комнату. – Сама придет. Иди сюда, я соскучился.

– Нет, – твердо сказала Алёна, выдернув руку. – Сначала найди Машку! А то ничего не будет.

Это была серьезная угроза, и никакие мои уговоры и ласки не поколебали Алёниной любви к животным. Минут через десять я убедился, что действительно ничего не будет, пока я не принесу обратно противную кошку, и огорченно поплелся на улицу.

Как только я вышел под проливной дождь, из машины выскочил Тракторист и, подняв ворот, пошел за мной вокруг дома. От него пахло бензиновым теплом, дешевой колбасой и водкой: в предвкушении спокойной ночи гэбэшники уже принялись за ужин.

– Машка! Машка! – звал я, пытаясь хоть что-то разглядеть в заливающем глаза дожде. – Машка! Машка! Кс-кс-кс!

Тракторист внимательно оглядывался вокруг, стараясь понять, с кем я пытаюсь установить контакт и не несут ли мои действия оперативную опасность.

Так мы прошли два круга, оба промокли до нитки, и тут Тракторист тронул меня за рукав:

– Олег, ты кошку свою ищешь? Серая такая?

Я кивнул.

– Ты не волнуйся, – заверил меня Тракторист, – мы видели: она с черным котом в подвал сиганула.

Машке, видать, тоже хотелось счастья.

– Точно она? – строго спросил я. – Серая, пушистая, с белой полосой?

– Она, она, – закивал Тракторист. – Мы ее хорошо знаем. Иди домой, чо те мокнуть?! Не волнуйся: мы за ней проследим.

Я поверил и пошел домой: в конце концов, они были профессионалы.

Но от осени не спрятаться, не скрыться…

Оборьбе за мир и установлении доверия между грозящими друг другу ядерным уничтожением сверхдержавами я, признаться, совсем позабыл. Изредка, вспомнив о своем статусе непримиримого борца со всяческим тоталитарным злом, я писал что-нибудь вдохновительное для Группы Доверия и передавал своим друзьям. В ответ они передавали мне сведения о недавних обысках и пресс-конференциях, а также новые материалы, выпущенные Группой. Кроме того, они доставляли мне последние выпуски “Хроники текущих событий” – главного информационного бюллетеня советских диссидентов, в котором сообщалось о репрессиях властей.

Для такого обмена информацией у нас существовала тщательно продуманная физиками из Долгопрудного конспиративная процедура, которая на удивление исправно работала. Рассказывать о ней я не буду, потому что какая же это тогда конспирация?

Власти, нужно сказать, не дремали и продолжали начатый в 70-х годах процесс тотального искоренения правозащитного движения в СССР: были посажены братья Александр и Кирилл Подрабинеки, оба получившие в заключении еще по одному сроку; в шестой раз был арестован и осужден на десять лет Анатолий Марченко, погибший впоследствии в Чистопольской тюрьме; сидели члены Московской Хельсинкской группы физик Юрий Орлов, биолог Сергей Ковалев, сын Ковалева Иван и жена Ивана Татьяна Осипова; сидели создавшие первый независимый советский профсоюз “Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся” Владимир Гершуни и Валерий Сендеров и многие, многие, многие другие.

Власть не боялась диссидентов. Не боялась она и общественного мнения и критики Запада. Власть боялась раздоров внутри элиты, понимая, что по мере ослабления брежневского режима, лидер которого находился в навеянном снотворными таблетками психотропном полусне, региональные элиты могут поддаться разбегу центробежных сил, а там – страну не удержать. Потому, думаю, первое большое выступление пришедшего на смену Брежневу председателя КГБ Юрия Андропова в честь 60-й годовщины СССР было посвящено ведущей роли русского народа и его державообразующей функции.

Свободного профсоюзного движения по типу польской “Солидарности” власть тоже не очень боялась: его активисты были “страшно далеки от народа” и оттого не могли причинить особого вреда.

Отчего же власть так зверствовала и губила судьбы искренне озабоченных положением страны и прав ее граждан диссидентов?

Я думаю, власть действовала по инерции, свойственной тоталитарным и авторитарным режимам: заведенный еще ЧК механизм репрессий, раскрутившийся чудовищным, истребляющим миллионы людей маховиком массового уничтожения при Сталине, продолжал тикать, отсчитывая загубленные человеческие судьбы: ещеодин-ещеодин-ещеодин. КГБ нужно было оправдать свое существование, свой бюджет, свою почти мифическую власть, и Комитет продолжал усердно сажать диссидентов, многие из которых были истинными патриотами своей страны, но не правящего ею режима. Кроме того, начав войну в Афганистане, Советский Союз – оплот справедливости и главный борец за мир во всем мире – скомпрометировал себя в глазах развивающихся стран – своих потенциальных союзников в борьбе с западным империализмом – и решил закрутить гайки внутри страны, чтобы никакая критика извне не затуманила головы советских граждан.

Закрутили. Да только резьба сорвалась.

Также – в предвкушении борьбы за преемничество после ожидаемой всеми со дня на день смерти дорогого Леонида Ильича – обострилась борьба если не за кресло наследника, уже предназначенное Андропову, то за кандидатуру наследника наследника между двумя кланами в Политбюро: первым секретарем Ленинградского обкома Романовым и первым секретарем Московского горкома Гришиным. Романов считался сторонником жесткой, андроповской линии, Гришин же воспринимался карасеидеалистической советской интеллигенцией как потенциальный либерал. И тот и другой были, конечно же, законченные мерзавцы, и ничего хорошего ждать от них не приходилось. Комитет в преддверии дворцовой борьбы продолжал усердно зачищать общественно-политическое поле под доблестным руководством истинного сына партии товарища Андропова, подавившего в свое время Будапештское восстание 1956 года. Этот опыт борьбы с взявшейся за оружие оппозицией навсегда сформировал Юрия Владимировича, и, возглавив КГБ, он решил никогда не доводить до подобного, а уничтожать всякое инакомыслие в зародыше.

Последовательный был товарищ. Верный ленинец.

Я же – почти как дорогой Леонид Ильич – жил в полусне: осень, палая листва, шелест подошв сопровождавших меня гэбэшников, свидания с Алёной. И зеленоглазая кошка Машка, свидетельница нашей отчаянной любви, в которой я топил нечасто, впрочем, посещавшие меня мысли о неминуемо надвигающейся развязке.

Свеча горела на столе. Свеча горела.

И догорела.

Утром 23 октября 1982 года, лишь только минутная стрелка пересекла двенадцать, а часовая семь, в дверь позвонили. Алёна не проснулась – ее вообще было невозможно разбудить, разве что поцелуями, как заколдованную принцессу, – а мы с Машкой пошли открывать дверь.

На пороге стояли Тракторист и Майор. За ними – еще двое незнакомых мне оперативников.

– Утро доброе, – приветливо поздоровался Тракторист. – Вот.

Он протянул мне официально выглядящий маленький прямоугольник серой бумаги. Я таких уже видел-перевидел – это была очередная повестка от Круглова. “Странно, – подумал я. – Зачем они сами принесли?” Обычно повестки приходили по почте.

– Расписываться не буду, – заученно сказал я. Вроде как и не получал.

– Ну и не надо, – миролюбиво согласился Тракторист. – Одевайся тогда, поедем. Мы тебя доставим. Паспорт возьми.

– Никуда я с вами не поеду. – Я постарался закрыть дверь.

Майор, ожидавший, должно быть, такое развитие событий, шагнул через порог и придержал дверь.

– Не обостряй, – тихим глухим голосом сказал Майор. – Наше дело маленькое: сказали доставить – доставим.

Почему-то я сразу ему поверил.

– Олег, – продолжал Тракторист, – пойми, мы здесь ни при чем: служба такая. У нас приказ: если откажешься – доставить. Будем выполнять.