Елена Айзенштейн - Воздух над шелком. Неизвестное о Цветаевой: стихи, рукописи, тайны, факты, гипотезы Страница 17

Аврора

Ангел мой пресветлый!

Венера

Что?

Аврора

Колечко побелело!

Венера

(с разгорающимися глазами)

Будут гости даровые:Княжьи первенцы, подростки,Церковь…

Аврора (над кольцом)

Иисус-Мария!

Венера

Что еще?

Аврора

Блестит, как слезка!

Звон колокола.

Благовест!

Венера

Сынок твой княземБудет в красном весь, в атласном.

Аврора (сложа молитвенно руки)

Ангельская весть!

Венера

Грязь грязью!Подыхай с щенком!

Аврора

(смотрит на нее, на ребенка – руки расплетаются – и – с бесконечной усталостью)

– Согласна. —

Из-под липы – в синем звездном плаще – Богоматерь. В руках высокая – как лилия – серебряная чаша.

Богоматерь

– Нет! —Как смеешь в мой светлый день,Тварь, торги заключать?

При виде ее Венера съеживается на земле, как жаба, Аврора падает на колени.

– В ту горуЗаключаю тебя навеки!

В е н е р а на четвереньках уползает.

Аврора (протягивая руки)

Богородица – Свет!

Богоматерь (с бесконечной благостью)

Аврора!– Милое мое дитя!Ради майския субботыЯ у мальчика ХристаВыпросила дар великий:Чашу полную сию,Душу вольную твою.

Кто земное божествоВозлюбил, кому небесныйАнгел снился – тот любитьЗемнородного не может.

Роза, здесь тебе не цвесть!Слушай Ангельскую Весть!

В этой чаше – свет и темь,В ней и Память, и Забвенье.Память о большой любвиИ забвение – о малой.

Пей, омой свои устаВ чаше Памяти – Забвенья.

(Наклоняет чашу. Аврора пьет.)

Ангельская музыка. Аврора встает, как зачарованная обходит колодец – и ликующим голосом – неким любовным аллилуйя.

Аврора

– Весь колодец осушу —Не забыть!А колечко если сброшу —Всплывет!

Оттого что я тебяОдного —До скончания вселенной —Люблю!

(Глядит, глядит, и)

Но где ж ты, пресветлый?Иль взор мой не зряч?Ослепла! Ослепла!

Богоматерь

Девица, не плачь.

Тебя не оставимМеж темных и злых, —На облачной славе —Теперь твой жених.

О, бедные люди!– Нет, рук не ломай! —Он помнит, он любит,Он ждет тебя в рай.

Аврора

А как же с сыночком?

Богоматерь

(улыбаясь)

Их много – в Саду!К другим ангелочкамЕго отведу.

Занавес. Последние струи ангельской музыки.

Пьеса задумана в марте, начата 14 (27) июня 1919 года, кончена 1 (14) июля 1919 года

«Событие природы»: лирика 30-х годов

«Дагерротип души»

Природа неизменно права,

только человеку

присущи

ошибки и заблуждения. (1829)

Душа из глаз людских в глаза домов

Ушла. (1928)4

Природа в цветаевской лирике 30-х годов, ввиду почти полного отсутствия эротической темы, оказывается вместе с темой творческого ремесла самой насущной. Жизнь воспринималась адом, природа ― райским садом, была СОБЫТИЕМ, НОВОСТЬЮ, ЧУДОМ. Две темы: творческая (неоконченная поэма «Автобус», цикл «Стол», диптих «Отцам», стихи «Двух станов не боец, а если – гость случайный…») и природная («Дом», «Бузина», «Тоска по родине», «Куст») – вызываются к жизни зачастую стихами Бориса Пастернака, диалогом и соревнованием с ним, братом-поэтом, творчеству которого посвящены статьи «Эпос и лирика современной России» (1932), «Поэты с историей и поэты без истории» (1933).

Сообщение о том, что Пастернак влюблен, Цветаева получила в письме сначала в феврале 1931 года от Р. Н. Ломоносовой, а потом уже от самого Пастернака в марте 1931 г. Если в Чехии ей казалось, что «Москва за шпалами, то в июне 1931 года она осознает: ей не к кому ехать в Россию. В письме Борис Леонидович чувствуя отчасти женскую обиду Цветаевой, оправдывался перед ней за свое новое счастье, утешительно утверждал мысль о ее гениальности, писал об отзывах на ее произведения своих знакомых, сообщал, что начал подумывать о ее возвращении, просил написать ему в Киев, правда, на имя Зинаиды Николаевны Нейгауз (ЦП, с. 538). Июньское письмо показало Цветаевой истинное положение вещей: Пастернак видел в ней только поэта, его письмо оскорбляло в ней любящую женщину. Эпистолярный удар, полученный из-за пастернаковской новой любви, послужил импульсом к стихотворению «Страна», в котором Цветаева оплакивает невозможность вернуться «в дом, который – срыт». Раньше она писала Пастернаку на Волхонку- в письме от 5 марта 1931 года Пастернак просил ее временно адресовать письма на квартиру Пильняка. Возвращаться даже мысленно некуда! Об этом четверостишие, записанное во время работы над стихотворением «Страна»:

В дом – да мне / иным и снитсяПерестал – родной!Кроме как в землицуНекуда домой

Отсюда попытка увидеть дом не в России, а в парижском предместье, в Мёдоне. Стихотворение «Дом» (впервые опубликовано: // СЗ, 1933, №51, без даты), написанное 6 сентября 1931 года, рисует дом цветаевской души, утопающий в зелени, дом-крепость и дом-сад, зеленый пережиток прошедших лет, одинокий, смотрящий собственные сны, отгороженный от времени и, несмотря на 150-летнюю историю, юный, укрытый от жизни листвой и стихами. Цветаева редактирует «Дом» в «пушкинской» тетради, и в образе дома, прячущегося «под кудрёй плюща» (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 22, л. 49 об) – сходство с курчавым Пушкиным. Окно цветаевского дома хранит «завет / Отцов» (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 22, л. 52 об), пушкинский завет. Сбоку в черновике приписано: „ <завет> / высот» (Там же). Цветаева думала о поэтической преемственности, о своих корнях. У нее была потребность ощущать какую-то опору в мире, где она выглядела пережитком, как воспетый ею старинный особняк. В стихотворении «Дом» она убежденно говорит, что кончит жизнь «от улицы вдали», укроется за стихами, «как за ветвями бузины». Тетрадь – уединенное жилище, в которое уходит поэт из бесприютной жизни. Ее дом зеленооконный, как ее зеленые глаза, как листва деревьев, которые она так любила. Образ оконного стекла являлся метафорой ее одиночества поэта, метафорой отрешенности, сдержанности, строгости, сновиденности, стихийности поэтического слова. Цветаева искала вариант 22—го-23 стиха:

Стекла, надежного к <ак> тыСтекла, дремуч <его> к <ак> сонСтек <ла> холод <ного> к <ак> ледСтекла не знающ <его> летСте <кла> глядящегося вглубьСебя:Стекла, надеж <ного> к <ак> стальСтекла глубокого к <ак> сонСтек <ла>, не ждущего минутСроднилась с глубино <й> кают

Окончательный текст:

Стекла, дремучего, как сон,Окна, единственный законКоторого: гостей не ждать,Прохожего не отражать.

Марине Ивановне хочется всматриваться в прошлое, как в старые фотографии, чтобы вернуть минувшее в слове. Несмотря на то что ей уже 39 лет, она ощущает себя еще такой молодой: «Из-под нахмуренных бровей / О зелень юности моей! / Та риз моих, та бус моих, / Та глаз моих, та слез моих». О вынужденности своего поэтического молчания в черновиках «Дома», Цветаева писала: «Дом предрассудок, дом / Кляп в рот». В окончательном тексте последние строки станут более лиричными, акцент будет дан на несовременности поэта, на утаенных в его душе богатствах, на верности юношескому мифу о Поэте, который не пишет на злобу дня, живет в своем уединенном мире: «Меж обступающих громад / Дом пережиток, дом магнат, / Скрывающийся среди лип. / Девический дагерротип / Души моей».

Трагический пафос выражен в «Бузине», которую Цветаева начала писать 11 сентября 1931 года в Мёдоне, а завершила – 21 мая 1935 года в Ванве, незадолго до приезда во Францию Пастернака (впервые «Бузина» опубликована в кн. : Цветаева М. Избранное. М., 1961. «Бузине» посвящена статья Т. Кузнецовой «Верьте музыке»: Цветаева и Штейнер. Поэт в свете антропософии. М. : Прицельс, 1996, с. 138—155).»… Как за ветвями особняк /, я́ за стихами так», – пишет Цветаева во время работы над «Домом». «Бузина» по смыслу явилась продолжением «Дома». В «Бузине» та же мольба о доме, только не из камня или кирпича, о доме Природы, который нужен поэту «вместо Дворцов Искусств» – здесь ироничный пассаж в сторону СССР, она вспоминает Дворец искусств на Поварской, где бывала в революцию, чуждается всякой массовости. Древесно-природное начало – родина уединенной души: