Михаил Колесников - Лобачевский Страница 17

Лобачевский не был верен «своему призванию»: он остро завидовал товарищам, уезжающим в армию. Простился он и с Мусиным-Пушкиным, который считал, что его место в битвах. Война обернулась к Лобачевскому неожиданной стороной: исчез его младший брат Алексей. Исчез внезапно, словно в воду канул.

После потери Александра это было вторым страшным ударом. Во все города России перепуганный Яковкин разослал извещения: «Пропал магистр Алексей Лобачевский. Признаки: росту высокого, волосом черен, открытые глаза и на правой щеке черная небольшая бородавка с волосами».

Алексея, как беспаспортного, задержали в Нижнем Новгороде, куда он тайно уехал проститься с матерью, прежде чем отправиться в действующую армию. Алексея отдали под расписку профессору Арнгольдту, который и привез его в Казань.

— Если бы я открылся тебе, — сказал Алексей брату, — ты, пожалуй, воспротивился бы и написал своему другу попечителю…

Нервное потрясение было так велико, что Николай снова заболел. Лобачевский вообще никогда не отличался крепким здоровьем. Всякий пустяк выводил его из душевного равновесия, отражался на психике. Так, 22 апреля 1810 года ему рекомендовано «пользоваться свежим воздухом по причине продолжающейся в нем слабости здоровья». Позже он просит отпуск в город Макарьев «для поправки здоровья». Сохранилось свидетельство доктора профессора Эрдмана: «Господин адъюнкт Николай Лобачевский в течение многих месяцев страдал ипохондрией, болезнью груди и расстройством пищеварения в такой степени, что до сих пор осталась у него большая физическая слабость». А вот письма самого Лобачевского разным лицам: «В этом письме я ничего не могу сообщить вам о моих занятиях по должности. Болезнь их остановила, медленное выздоровление, вероятно, уменьшит успех», «Я также был болен зимой около двух месяцев и походил на мертвеца».

С таким скверным здоровьем нечего было и думать о «ратных подвигах». Война гремела где-то в стороне. Университет опустел. Лобачевский лежал в больнице под присмотром врачей. Ипохондрия, то есть угнетенное состояние, не покидала его.

Много лет спустя великую битву народов 1812 года опишет в своем романе «Война и мир» Лев Толстой, бывший студент Казанского университета Но в то время, когда Лобачевский лежал в больнице Толстой еще не родился, и до встречи этих двух великанов мысли было еще далеко. Они встретятся потом. Лобачевский устремит мудрый, проницательный взгляд на худощавого юношу со скуластым лицом и напишет на его прошении: «Льва Толстого допустить к испытанию во 2-м Комитете, объявя просителю, чтобы доставил свидетельство о здоровье. 29 мая 1844 г. Ректор Лобачевский».

И во второй раз, когда Лев Николаевич, провалившись на экзаменах, подаст новое прошение, Лобачевский распорядится: «Допустить к дополнительному испытанию. 4 авг. 1844 г.»

А пока Толстого нет, война никем не описана и не осмыслена. В Казани о ней знают главным образом от беженцев и от проезжих офицеров. Поговаривают, что Московский университет переведут в Казань. Для гостей уже приготовлены помещения.

Ипохондрия навалилась и на Илью Федоровича Яковкина. Покладистый Румовский умер. Чего следует ждать от нового попечителя? Удастся ли его приручить, как покойного Степана Яковлевича? Говорят, сей вольтерьянец и камергер двора Салтыков крут и скор в решениях.

Илья Федорович приказал Кондыреву принести из библиотеки сочинения Вольтера и с карандашом в руках принялся штудировать труды великого богохульника. «Нужда заставит есть калачи…» Теперь даже в официальные речи Яковкин вставлял афоризмы Вольтера и вскоре прослыл ярым вольтерьянцем. Обратил он взор и на Николая Лобачевского. Как-никак этот Лобачевский вхож в дом попечителя, воспитывает его детей и, конечно же, обо всем доносит Салтыкову!..

Пора, пора присвоить талантливому молодому человеку, которого Бартельс даже произвел в гении, звание адъюнкта. А заодно Кондыреву — экстраординарного профессора…

Но облагодетельствовать Лобачевского Илья Федорович не успел.

Салтыков, став попечителем, надумал переехать в Казань на постоянное жительство и целиком посвятить себя делу широкого развития просвещения в России. Незлобивый по натуре, Лобачевский никогда не старался очернить Яковкина в глазах попечителя Но Салтыков и сам быстро раскусил самозванного диктатора. Финансы и делопроизводство университета оказались в крайне запутанном состоянии. Устав не соблюдался. На протяжении многих лет велась жестокая грызня между двумя группировками — «немецкой» и «русской», а Илья Федорович искусственно разжигал страсти. Университет по-прежнему числился «при гимназии», и все лишь потому, что это выгодно было Яковкину. Самоуправления не существовало, хозяйственная часть, административное управление — все, все находилось в руках Ильи Федоровича. Не было и нормального разделения университета на факультеты.

Разгневанный Салтыков решил прогнать Яковкина и заново открыть университет согласно уставу. Прежде всего следовало выбрать ректора и деканов. Выборы есть выборы. Большинства голосов не получили ни Яковкин, ни Бартельс, ни Броннер, ни Литтров. Восторжествовала так называемая «немецкая» группировка. «Банда» своим численным превосходством подавила всех, и большинство шаров было подано за Брауна. Браун стал первым ректором Казанского университета!

Салтыков понял, что допустил промах; вначале следовало разогнать «банду», а уж потом выбирать ректора. Как бы то ни было 5 июля 1814 года состоялось торжественное открытие университета. «Банда» ликовала и сразу же перешла в наступление на честных, преданных своему делу Бартельса, Броннера, Литтрова, Реннера, Германа. Браун задумал выжить из Казани этих «умников». Яковкин мрачно торжествовал: он еще надеялся взять свое, свести счеты с Салтыковым. Илья Федорович забросил Вольтера, не произносил больше крылатых сентенций.

По предложению Салтыкова Николая Лобачевского произвели в адъюнкты физико-математических наук. Попечитель не стал возражать и против производства в экстраординарные профессоры Кондырева: хотелось любой ценой примирить группировки, покончить с дрязгами, интригами, подсиживаниями, доносами — со всем тем, что Михаил Александрович Салтыков окрестил «войной ничтожеств».

Давно ли Петр Кондырев обвинял Лобачевского в безбожии! Теперь Кондырев ярый вольтерьянец. Он совсем перестал ходить в церковь и с презрением поглядывает на Иоанна, протопопа Воскресенского. Дружба Кондырева и Яковкина внезапно кончилась. Кондырев понял, что его благодетель больше не взлетит, — с ним можно просто не считаться, вычеркнуть его из жизни. Лобачевский близок к попечителю. Нужно завести дружбу с Лобачевским. «Кто старое помянет…» Камергер двора, друг царя… Яковкин в сравнении с Михаилом Александровичем — мелкая мошка, неудачник. От таких людей нужно держаться подальше, не позволять им похлопывать себя по плечу. Экстраординарный профессор! Это звание получено из рук разумного управителя Михаила Александровича. Конечно же, Яковкина выгонят из университета.