Алексей Брусилов - Мои воспоминания. Брусиловский прорыв Страница 17

Женат он был на очень скромной и милой особе, княжне Марии Александровне Мурузи, которую все жалели. Однажды ее обидели совершенно незаслуженно, благодаря ненависти к ее мужу. Это было в Светлый праздник. Она объехала жен всех офицеров полка и пригласила их разговляться у нее. Келлеры были очень стеснены в средствах, но долговязый граф желал непременно задавать шику (чтобы пригласить всех офицеров гвардейского полка разговляться, нужно было очень потратиться). Хозяева всю ночь прождали гостей у роскошно сервированного стола и дождались только полкового адъютанта, который доложил, что больше никого не будет.

Затем распространились слухи, что офицеры решили побить своего командира полка и бросили жребий, на кого выпадет эта обязанность. Об этом мне доложил командир бригады, также бывший лейб-драгун, барон Нетельгорст. Я от него узнал, что главным воротилой в этом деле был полковник князь Урусов, старший штаб-офицер полка.

Я его потребовал к себе по делам службы, сказал ему, что я знаю о подготовляемом в полку скандале, и заявил ему официально, что скандала я не допущу и что в этом случае он первый пострадает, ибо я немедленно доложу великому князю, что он – первый зачинщик в этом деле, и попрошу об исключении его со службы. Урусов этого никак не ожидал и до того растерялся, что мне стало даже жаль его. Но, тем не менее, эта моя мера привела к тому, что в полку, хотя бы временно, все успокоилось.

Вскоре после этого великий князь Владимир Александрович[22], бывший шефом этого полка, пригласил меня к себе на семейный завтрак, после которого у себя в кабинете передал мне об этих слухах и просил моего энергичного содействия, чтобы прекратить всякую по этому поводу болтовню. Я его заверил, что все это мне известно, и что мною приняты все меры к пресечению этого.

Еще до этого мною был собран корпус офицеров Драгунского полка, причем командиру полка было мною предложено не являться на это собрание. Я дал слово офицерам, что командир полка изменит свое обращение с ними. После этого я отправился к графу Келлеру и серьезно переговорил с ним. Как офицеры, так и он жаловались друг на друга. Я и с него взял честное слово изменить свой грубый образ действий относительно офицеров и тем предупредить возможные эксцессы.

Это все рисует человека, и я остановился на этом инциденте лишь потому, что с именем графа Келлера было связано много сплетен и рассказов. Я же теперь (1924 г.) прочел в только что изданной переписке Николая II с императрицей, что этот граф Келлер старался мне вредить и набросить тень на меня. Я убедился, что напрасно старался оберегать его от заслуженных побоев офицеров. Значит, они были правы в своей ненависти к нему.

Мои отношения с главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского округа великим князем Николаем Николаевичем были прекрасные. Он относился ко мне чрезвычайно любезно и верил мне безусловно. Точно так же и для меня он был авторитетом по военным делам. Я твердо знал, что он честно и правдиво выполняет все свои обязанности. Это не мешало возникновению различных конфликтов, которые иногда случались между нами.

Однажды я был приглашен к нему на завтрак и приехал заблаговременно к 12 часам. Дежурный адъютант мне тотчас передал, что великий князь меня ждет с большим нетерпением и приказал пригласить меня в кабинет, как только я приеду. Я поспешил войти. Он тотчас же начал мне объяснять свои воззрения по поводу случая в одном из полков. Я не был согласен с его мнением и высказал это прямо. Тогда он вскочил со своего места и, подбежав к окну, стал барабанить пальцами по стеклу. Так прошло несколько минут. Я встал и тоже молча стоял.

Затем великий князь буквально выбежал из кабинета и скрылся. Я в недоумении бросил курить, а затем, несколько погодя, видя, что он не возвращается, вернулся назад в приемную комнату и сказал адъютанту, что мне по экстренному делу нужно немедленно вернуться домой. Прошло несколько дней, очень для меня тревожных. Как-то утром я вновь по телефону был приглашен пожаловать к завтраку. Великий князь меня встретил словами: «Забудем о наших недоразумениях. Я вам ничего не говорил, а вы мне ничего не возражали. Пойдемте завтракать». На этом дело и кончилось.

В декабре 1908 года я получил извещение, что должен получить армейский корпус и что предположено мне дать 14-й корпус, который стоял в г. Люблине. В начале января 1909 года я покинул Петербург.

Приехав в Варшаву, я явился к командующему войсками округа генерал-адъютанту Георгию Антоновичу Скалону[23]. Он принял меня очень хорошо, и я отправился в Люблин, которого раньше никогда не видел. Город произвел на меня прекрасное впечатление.

Сначала начальником штаба 14-го корпуса был генерал С. И. Федоров, человек очень толковый, дельный, симпатичный, и мне было очень приятно с ним иметь дело. Но у него была одна странность: он любил занимать меня очень пространными рассказами и, когда увлекался подробностями, то всегда подкладывал одну ногу под себя.

Это был плохой признак. Если я бывал чем-нибудь занят другим, а он устраивался поудобнее, подложив ногу под себя, я сейчас же призывал его к порядку и просил принять более официальную позу. К сожалению, я вскоре расстался с этим милым человеком, так как он получил дивизию.

Начальником штаба на его место был назначен генерал-майор Леонтович, раздражительный, подозрительный, болезненный, неприятный человек. Мне постоянно приходилось разбирать разные казусы по поводу различных обид, которые ему якобы причиняли. В общем, это был несносный субъект, и мне пришлось представить его к увольнению от занимаемой должности, что мне было крайне неприятно, так как он был человек семейный. Вскоре он был назначен командиром одной из дивизий в другом корпусе, и я слышал, что он и там выказал себя с очень плохой стороны.

После его ухода от меня временно исполнял должность начальника штаба командир Тульского полка С. А. Сухомлин, в высшей степени толковый и исполнительный человек, и начальник штаба 18-й пехотной дивизии полковник В. В. Воронецкий. А затем ко мне приехал на эту должность генерал Владимир Георгиевич Леонтьев, умный, дельный, к сожалению, очень болезненный человек.

Три года я прожил в Люблине, в очень хороших отношениях со всем обществом. Губернатором в то время был толстяк N[24], в высшей степени светский и любезный человек, но весьма самоуверенный и часто делавший большие промахи. Однажды у меня с ним было серьезное столкновение.

Всем известно, что я был очень строг в отношении своего корпуса, но в несправедливости или в отсутствии заботы о своих сослуживцах, генералах, офицерах, и тем более о солдатах, меня упрекнуть никто не мог. Я жил в казармах против великолепного городского сада. Ежедневная моя прогулка была по его тенистым чудесным аллеям. Прогулки эти разделял мой фокстерьер Бур.