Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь Страница 17

Но тогда, выполнив заданные инструктором три первых самостоятельных полета, я от радости не знал, что же делать дальше. Считал, что покорил все вершины. Меня поздравили инструктор, командир звена. Потом жали руку однокашники-курсанты, хлопали по плечам. А я стоял и улыбался. А что дальше?! И вдруг вспомнил. По неписаному закону, вылетевший самостоятельно курсант должен угостить всех папиросами. Вспомнив об этом, быстро извлек коробку «Казбека», давно запасенную для этого случая, открыл и предложил:

— Закуривайте все!

Особых уговоров не требовалось, коробка моментально опустела, а одна папироса осталась. Таков порядок — последнюю не берут. Тут я второпях громче обычного предложил оставшуюся папиросу.

— Берите, — говорю, — ведь я не курю.

Инструктор подтвердил сказанное мною. Да и все курсанты нашей группы знали это. Но тут кто-то зло пошутил, упомянув папу и маму, мол, имею ли я их разрешение курить. Смех быстро умолк, когда папироса оказалась в моих зубах и дым из рта повалил как-то особо сильно. Я почувствовал уверенность. Но тут «кто-то» подхихикнул: мол, курю-то без затяжки. И тогда я решился. «Нате, — зло подумал, — смотрите, умею курить». Сделал затяжку и что есть силы потянул дым в легкие. О ужас! Не могу выдохнуть, в глазах темно, закружилось все вокруг. Еще мгновение, и — какой позор! — летчик от папиросного дыма упадет в обморок.

Выручил, как всегда, на редкость сообразительный друг — Борис Копытин. Он сильно ударил меня по спине. Я продохнул, но в глазах стояли слезы.

Инструктор Леонид Волошин имел легкую руку, мог научить многому хорошему. После первых полетов в аэроклубе на У-2 я освоил многие типы самолетов, и, видимо, стал-таки летчиком, доверяли мне обучать и других. За долгие годы летной работы преодолел немало трудностей, отвык от дурных привычек, а вот курить бросить не мог, хотя и чувствовал, что надо. И только инфаркт навсегда выбил папиросу из рук, да поздновато.

А что стоило инструктору в 1937 году на аэроклубовском аэродроме в день самостоятельного вылета сказать на ехидную подначку, ну, к примеру, такое:

— Молодец, Сашка, уже летает самостоятельно на самолете, считай — летчик, а не курит — это похвально.

И все бы стало на свои места.

И этот пример — урок воспитателям молодежи.

Такое вот не совсем лирическое отступление. Но вернемся в те тридцатые годы, на наш аэроклубовский аэродром. Проще — это ровная площадка с травяным покрытием. И здесь есть свой твердый авиационный порядок. Специальными знаками и разноцветными флажками обозначалась линия старта для взлетающих самолетов. В другом месте — знаки для посадки. В третьем — линия предварительного старта, где производится дозаправка самолетов горючим и пересадка курсантов. В общем, везде строгий порядок. И даже свободные от полетов люди не слоняются где попало — для них тоже есть места: квадрат для занятий, квадрат для отдыха — в виде четырех скамеек. Еще место для технических средств (громко говоря): там и противопожарное оборудование — огнетушитель, лопата и ящик с песком; там и «буфет» — бочка или ведро с водой; там и «санчасть» — носилки и ящик с красным крестом.

Самое бойкое месте — это, конечно, квадрат для отдыха.

Анатолий Тимофеев, летчик-инструктор, общественник, всегда в центре внимания. Он был мастером веселого рисунка. От него не ускользало ничего. Он мог все заметить и изобразить в «стартовке» (теперь у военных ее называют «боевым листком»). И на самом видном месте — поздравления курсантам, выполнившим первые самостоятельные полеты.

Там и сегодня особо людно, все смеются. И я, откашлявшись от курения, пошел туда, будучи уверенным, что увижу поздравление с самостоятельными полетами. И действительно — цветными карандашами отмечены мои полеты. И есть хорошие слова. Но еще и картинка, в которой узнал себя. С громадной папиросой в зубах, окутан весь дымом, стоял плачущий курсант. А далее оценки:

«За полеты — отлично.

За курение — плохо.

Общий балл — три с плюсом».

Остер на шутку аэродром. И большой, и маленький. И для небесных тихоходов. И для реактивных самолетов.

Аэроклуб! Там, в этой добровольной организации, многие и многие юноши в тридцатые годы получили не только понятие о военном деле. Дети рабочих и крестьян в аэроклубе крепли и мужали, постигали большую науку любви к Родине, прошли школу патриотизма, готовились к защите голубого неба Отчизны. Крылышки аэроклуба потом разрослись в могучие крылья. И они оказались посильней и понадежней черных крыльев коршуна — холеного и злобного хищника фашизма.

...24 сентября 1941 года наш Ер-2 был восстановлен. Мы снова можем выполнять боевые задания. И здесь я позволю себе еще раз обратить внимание на работу технического состава.

Да, в мирное время самолеты тоже ремонтируют. Этим непростым делом занимаются целые ремонтные авиационные заводы. А профилактические работы самолетного оборудования? Оно самое разнообразное: радио и радиолокационное, электроника, гидравлика, немало приборов, названия которых даже не известны многим, да еще всякое другое оборудование сложного летательного аппарата. Теперь профилактические и регламентные работы производят специальные ТЭЧ — технико-эксплуатационные части.

А тогда? В годы войны? Хотя прежнее самолетное оборудование и не сравнимо с современным, но и тогда его было немало. И все проходило через руки двух-трех человек нашего технического состава. И ведь шел не просто износ оборудования. Так сказать, в процессе эксплуатации. А испытание его на прочность в бою! Да такое испытание, что от самолета, фигурально говоря, оставались только разве металлоконструкция да штурвал с экипажем. Техники и механики справлялись со всем этим.

Хочется подчеркнуть и такую деталь наших аэродромных взаимоотношений. Более простые работы, не требующие специальных навыков, выполнял и летный состав.

Мы, выросшие и воспитанные в семьях рабочих и крестьян, были с детства приучены к физическому труду. Еще будучи курсантом авиационного училища, да и потом, уже летчиком строевых частей — в довоенные годы, я не раз помогал авиационным техникам. И здесь мне пригодились навыки, полученные в авиамодельном кружке. Одним словом, навыки были, и я их не скрывал, не прятал под «интеллигентным» снаряжением летчика. Более того, работы, которые доверяли техники, я выполнял с особым желанием и аккуратностью.

Но все это было мелочью по сравнению с тем, что надо было делать нашим техникам. И неспроста многие из них носили неофициальное звание — техник «золотые руки»! Да, эти руки совершали чудеса! Целые мастерские заменяли техники с механиками и мотористами, когда ремонтировали самолет и мотор в полевых условиях. Конечно, я преувеличиваю, но нам казалось, что это именно так: за весь авиационный завод трудились они, когда восстанавливали боевую машину, изуродованную до неузнаваемости в воздушных схватках с истребителями и зенитной артиллерией противника. Были случаи, когда в нашем самолете застревали неразорвавшиеся снаряды. Рискуя жизнью, их извлекали и обезвреживали наши техники.