Тамара Ростовская - Тетрадь из сожженного гетто (Каунасское гетто глазами подростков) Страница 17

Акция. 1 500 малых детей и старых людей вывезены на форты. Сорок еврейских полицейских кончили свою жизнь на IХ форте. Других продержали несколько дней, и за сообщенные сведения освободили. Многие убежища обнаружены. Погибло молодое поколение — дети до 12 лет, погибли старики, погибнем и мы. Но матери, матери, матери! Кошки царапаются, кусаются, но котят не отдают. Курица своим телом прикрывает цыплят и защищает их. А еврейская мать должна отдать своего ребенка и видеть, как его бросают, словно щенка, в грузовик. Но были и героические матери, которые собственными руками душили своих детей, которые настаивали, чтобы сперва убили их, и только потом забрали детей. Вечная слава этим матерям! А дети? Молодые родители отдали все, что было для них самым дорогим. Муж нес на руках до грузовика стариков родителей-инвалидов, жена несла малюток. Жутко! А солнце какое было! И оно улыбалось. Дождалась Ты, дождалась за долгие века красивых зрелищ, даже смех берет ха, ха, ха. И Ты, солнце, смеешься над человечеством…

Продолжение. Думала, что уже конец. Всем. Кровавая трагедия. Не хватает слов писать. Я оба дня была на работе. О, бедные, бедные матери, вернувшиеся с работы домой и не нашедшие своих детей. И к кому, к кому осталось обращаться? Бога нет — он посылает солнце смеяться, люди предатели, один хуже другого они выдают детей, которых удалось спрятать. Богу, братству, идеалу — всему пришел один конец. Над всеми властвует инстинкт жизни и смерти…

На первый взгляд, кажется, все успокоилось. Кого не коснулась беда, тот остался спокойный. У кого вырвано сердце, рана от сострадания не заживет, ой не заживет. Сытый голодного не разумеет. И все же гетто нам ничего хорошего не обещает. Кто может, убегает. Ясно, вначале старых, потом молодых… Настроение плохое. Нет больше в мире чудес…

Я там была. Земля дрожала,Молитву рабби скорбно пел,И лишь молитва провожалаЛюдей бредущих, на расстрел.

И слезы там лились ручьями,И Бог несчастных не спасал.В сарае, прячась за дровами,Ребенок летопись писал.

Я снова вижу пред собойЛицо немецкого солдата.Детей, как стадо на убой,Он гнал под дулом автомата.

Я там была в Литве, в аду,Ужасных зверств я не забыла,Но слов таких я не найду,Чтоб рассказать, как это было.

Здесь кончается дневник, написанный в гетто. Дальше, по хронологии, следует очерк «Под небом, озаренным огнем», написанный в имении Пакамачай, 25 июля — 6 августа, 1944 г., куда меня отправила Петронеле, чтобы обеспечить большую безопасность для нас обоих.

Отступление третье:

Итак, после долгих колебаний и раздумий, я решилась покинуть гетто. Конечно, это решение далось мне нелегко. Особенно тяжело было покинуть пожилых родителей, которые были не совсем здоровы. Но отец рассказал, что недалеко от Каунаса, в курортном городке Панемуняй строится «малина» для укрытия группы евреев. Родителей пригласили туда в качестве врачей. Перспектива спасения родителей меня успокоила. Побег хранился в строжайшей тайне. Даже Витя не знал о том, что я собираюсь уйти. Конспирация была необходима, чтобы не пострадали люди, помогавшие мне осуществить план побега, разработанный отцом совместно с др. П. Кисиной, которая была связной между нами и моей учительницей Петронеле Ластене. Эта смелая женщина выходила из гетто и шла к знакомым литовцам, прося принять и спасти детей. И многие откликались, несмотря на то, что за помощь евреям грозила смертная казнь.

После моего ухода, Витя обнаружил дневник, вложил в жестяную коробку обе наши тетради и закопал под окнами дома. Благодаря Вите, мой дневник сохранился. Парадоксально звучит, но раньше чем появиться на свет Божий, дневник был похоронен в земле, где пролежал почти шесть месяцев. Надо отметить, что первую часть дневника, о которой я упомянула раньше, что она, якобы, утеряна, Витя просто забыл выкопать, а, может, не нашел. Я вспомнила об этом только тогда, когда начала подготавливать дневник к изданию на иврите. Это было в 1974 г. Витя был еще в Вильнюсе, в отказе. Я так и не спросила его о той первой коробке. Возможно, что кто-то выкопал ее и выбросил. Местные жители искали золото и драгоценности в районе гетто.

Понятно, что в ту ночь перед побегом, я не сомкнула глаз. Надо было хорошенько выучить и запомнить маршрут, придумать «легенду» в случае провала, запомнить фамилии многочисленных знакомых отца к которым можно будет обратиться за помощью в экстренных случаях. Ни малейшей записочки у меня не должно было быть. Все — в памяти.

Перед рассветом, я уже была на ногах. И, наверное, впервые в своей жизни увидела рассвет. Я была поражена красотой восходящего солнца. По небу катился большущий, красный как кровь, шар солнца. Мне казалось, что ничего хорошего он не предвещает.

От нервного перенапряжения, меня всю трясло, как в лихорадке. Я никак не могла справиться с дрожью. Только не хотелось, чтобы отец заметил в каком я состоянии.

Мама приготовила смену белья и положила в портфель. Если остановят, я скажу, что иду в баню. Расцеловалась — распрощалась с мамой, папа пошел меня провожать. По дороге я стала думать, что не знаю, где находится баня. Быстренько побежала домой, отдала маме портфель еще раз попрощалась, и, шагнула в неизвестность. Мне стало немного спокойнее. Ничего не иметь при себе, никаких улик, казалось, самым надежным вариантом.

Отец проводил меня до самой бригады, в которую я должна была внедриться. С бригадиром, очевидно, было все оговорено заранее. Никто ни о чем не спрашивал. Я попрощалась с отцом, и он двинулся в обратный путь. Перед моим взором на всю жизнь осталась сутулая фигура отца согнувшаяся под непосильной ношей. Так в сущности и было. Он отпустил свою малолетнюю дочь одну в этот коварный и злой мир. И, наверное, терзался сомнением — правильно ли поступил. Старшего сына папа не хотел отпускать, и брат погиб в свои 15 лет. Может быть, эта трагедия подвигла отца отпустить меня. Совпадение или случайность, но мне тогда тоже, как и Рудику, было пятнадцать.

Вот как я описала свой побег в очерке: «За право быть».

«…Опять наступила Пасха. Этот радостный для всех христиан праздник, когда Христос воскрес. И я воскресла. Седьмого апреля исполнится годовщина грустного и одновременно радостного дня, когда я покинула лагерь. Грустно, что в этот день я навсегда распрощалась с родителями, которые погибли в печах крематория. Радостно, что я сделала свой выбор и обрела свободу, и право на жизнь.