Феликс Медведев - О Сталине без истерик Страница 17

Капа, между прочим, не придал большого значения тому, что его позвал к себе вождь могучей державы. Сталина боялись все, а Капе – хоть бы хны.

Михаил Ботвинник, который на турнире в Москве в 1936 году играл с Капабланкой за одной доской и уступил ему пальму первенства, тоже вспоминал о том событии. Его воспоминания подтвердили рассказ Ольги. По словам Михаила Моисеевича, опирающегося, очевидно, на рассказ самого Капабланки, Сталин принял гостя в Кремле очень тепло (он умел очаровать собеседника, особенно иностранца, произвести на него самое лучшее впечатление – об этом свидетельствует пример Лиона Фейхтвангера, Анри Барбюса и даже Франклина Рузвельта).

Прежде всего, вождь поздравил кубинца с блестящей победой в турнире, потом поинтересовался мнением эксчемпиона мира об игре советских шахматистов, в первую очередь Ботвинника. Капабланка хорошо отозвался об игре советских мастеров, а Ботвинника назвал одним из сильнейших шахматистов мира.

На вопрос Сталина, может ли Ботвинник стать чемпионом мира, кубинец ответил утвердительно, подчеркнув, что для этого у советского шахматиста есть все необходимые данные – молодость, большой талант, умение готовиться к ответственным соревнованиям, целеустремленность. Капабланка восторженно отозвался о том небывалом интересе, который советские люди проявляют к шахматам, о внимании советского руководства к развитию шахмат в стране. Сталин, судя по выражению его лица, был доволен такой оценкой.

Будучи профессиональным дипломатом, Капабланка не мог не коснуться темы советско-кубинских отношений, горячим сторонником развития и улучшения которых он был. Экс-чемпион мира пытался даже обсудить вопрос поставок на Кубу советской нефти и другого сырья в обмен на кубинский сахар, но Сталин уклонился от конкретного обсуждения, поддержав лишь мысль о необходимости улучшения отношений между СССР и Кубой.

Кстати, в свое время я попросил гроссмейстера Анатолия Карпова прокомментировать воспоминания Ольги Капабланки-Кларк, и, касаясь темы Сталина и шахмат, он сказал: «Я, к сожалению, не знал, что Сталин интересовался шахматами. Вообще почти ничего не известно об отношении вождя к этой игре. Есть какая-то партия, которую якобы провели между собой Сталин и Ежов. Не помню уже, каким цветом играл Сталин, каким Ежов, но, конечно, победа досталась «вождю народов». То, что шахматами увлекались Ленин, Горький, Богданов – это известно. Поэтому рассказанный Ольгой Капабланкой эпизод о том, что Сталин наблюдал за шахматной игрой из-за ширмы, почти сенсационен».

Глава 7. Писатель и поэт Сергей Михалков: «Я в него верил, он мне доверял»

Сергей Владимирович Михалков – человек-эпоха. Его биография невероятна. Я не знаю никого другого, чья жизнь была бы так объемна и многообразна…

Как распутать перипетии человеческой судьбы?! Тронул тонюсенькую ниточку, и потянулось: великое, смешное, трагическое… Сиротство, страсть к литературе, безответные чувства к русоволосой и голубоглазой, звонок из ЦК ВКП(б), Сталин, трагедии, знаменитые шальные друзья…

Невозможно представить наше время, да что там наше – последние полвека, без двухметровой, гвардейской фигуры дяди Степы – Михалкова. И знать стихи Михалкова, и не знать их – давно уже стало моветоном. Их читали наши бабушки и дедушки, их будут заучивать наши правнучки и правнуки. «Дядя Степа», «Дело было вечером, делать было нечего», «Упрямый Фома» – произведения, навечно прописанные в детской литературе.

– Однажды на пресс-конференции в Италии меня спросили: «Почему вы, известный при Сталине человек, уцелели? Давид Кугультинов был репрессирован, а вы – нет?» Я ответил: «Даже самые злостные браконьеры не могут отстрелять всех птиц».

В отличие от судеб других литераторов, моя жизнь, действительно, складывалась благополучно, хотя каждый из нас ходил по острию ножа. А теперь мы знаем, что неприкасаемых во времена культа личности не могло быть. Многие выдающиеся полководцы, государственные и партийные деятели, крупнейшие хозяйственники, видные деятели культуры безвинно пострадали в тюрьмах и лагерях.

Мне кажется, что жизнь человека состоит из цепи случайностей. Оглядываясь с высоты 75 лет на прошлое, перебирая в памяти события своей жизни на глазах у людей, жизни, вобравшей все перипетии нашей эпохи, я всерьез думаю о банальной вещи – о его величестве случае.

Мой отец, выходец из русской дворянской семьи, один из основоположников советского промышленного птицеводства, автор многих работ по этой отрасли, умер в 1932 году, не успев принять кафедру профессора в Воронежском сельскохозяйственном институте. Умер он в городе Георгиевске от воспаления легких, ему было 46 лет. Я к тому времени уже два года жил в Москве, работал на Москворецкой ткацко-отделочной фабрике разнорабочим. Потом уехал в геологоразведочную экспедицию в Восточный Казахстан. Писал стихи. Семья наша пока продолжала жить в Георгиевске, жила чрезвычайно скромно. На меня легла забота о матери и двух младших братьях. Они перебрались в Москву и устроились «на птичьих правах»: все мы разбрелись по родственникам и знакомым.

Но кто знает, как повернулась бы моя судьба, если бы отец был жив? Смог бы он с его происхождением, знанием иностранных языков, с его научным трудом под названием «Почему в Америке куры хорошо несутся», с его дружескими связями не стать «врагом народа»? Маловероятно. А значит, и я не стал бы писателем и вряд ли давал бы сегодня это интервью. Более того, уже начинающим писателем я дружил с Михаилом Герасимовым, Борисом Корниловым, Павлом Васильевым, Ярославом Смеляковым, которых постигла тяжелая участь. Мне, видимо, везло.

– Что значит «везло»? Спасал случай?

– Во многом. Ну, вот хотя бы такой пример. Мне безответно нравилась одна девушка. Она училась со мной в Литературном институте имени Горького, который я, к сожалению, не окончил по семейным обстоятельствам – нужно было содержать семью. Работал я тогда в отделе писем газеты «Известия» и уже начал печататься. Так вот, в «Известиях» у меня шло стихотворение «Колыбельная», которое я до сих пор публикую. В клубе писателей я встречаю свою девушку и в шутку говорю: «Хочешь, я напишу сегодня стихотворение и посвящу его тебе, а завтра ты прочитаешь его в «Известиях»? Светлана, так звали мою знакомую, только усмехнулась в ответ. Я же поспешил в редакцию и назвал стихотворение «Светлана». Ну, думал, теперь уж наверняка сердце Светланы будет завоевано.