Владимир Осипенко - Привилегия десанта Страница 17

Вернувшись с занятий, мы застали Рашитова в момент растопки своего инженерного чуда. Однако чудо нещадно дымило и не хотело разгораться. Вторая ночь прошла ещё хуже первой. Утром «совет красноглазых» постановил:

— Дымоотвод слабоват. Езжай, вваривай потолще!

В палатку мы ввалились перед обедом, никаких особых иллюзий не питая. И что мы видим? В палатке чистый воздух, Фаиз в одном тельнике инструктирует истопника. Углы палатки оттаяли и уже обсохли. Наши задубелые на морозе рожи сами по себе расплылись в улыбках.

— Фаиз, срочно патентуй размеры своего изобретения. Будем продавать за бешеные бабки!

Третью ночь мы спали раздевшись, под простынями. За бортом -37, в палатке не мерили, но, кроме тельников, ничего не надевали. А над палаткой гордо дымила водосточная труба, которая ещё три дня назад, выполняла совсем другую работу.

Аэродром

Бей своих, чтобы чужие боялись.

Захват аэродромов — одна из важнейших задач десанта. В теории всё просто и понятно. Гораздо смешнее всё на практике. Вот уже третью неделю просто «ухохатываемся» на реальном аэродроме в учебном центре Казлу-Руда. Огонь, медицина и тактика. Физическая, как попутная тренировка. По 10–12 часов в день. И в ночь тоже. Четыре разведотряда, по две роты в каждом, готовятся к захвату аэродромов. Огонь и медицина, понятно. Стрельба со всех видов оружия ежедневно, днём и ночью. Вместо отдыха накладываем себе и друг другу жгуты и повязки.

А тактика выглядит так: пять-шесть ГАЗ-66 идут по ВПП[13] со скоростью 60–70 км/ч, изображают приземлившийся, но не затормозивший до конца борт. В полной амуниции, но без парашютов вываливаем на бетонку. Включается секундомер. У каждого свой норматив. У меня три минуты на захват КДП.[14] Задача не просто захватить, а не дать персоналу вырубить, что бы то ни было из систем жизнеобеспечения аэродрома. Батарею прикрытия нейтрализует взвод Коли Игнатова. В паре со мной действует рота Юры Ковязина. На нём ближний привод и караульноё помещение. Зачёт по последнему.

Ближе к финишу тренировки стали проводить без предупреждения реальной обслуги аэродрома. Вылетаю на купол КДП, боец благим матом орёт «Лежать!!!» и в какие-то секунды укладываем всех носами в пол. Полоса горит, а сигнала «Тревога» — нет. Порядок. Кто дёргается, прижимаем коленом. Какой бес занес лётного генерала на КДП в этот час, не знаю, но дёргался он больше всех. Естественно и прижимали его более тщательно и жёстко. Погон на куртке нет, а лампасы рассмотрели уже потом, после команды «Отбой!».

— Вы что, совсем охренели?

— Никак нет, товарищ генерал. У нас боевая задача, простите, не до субординации.

Смотрю, один боец не на своём месте. У него более чем конкретная задача в помещении связи, а он за моей спиной вертится. Вваливается какой-то майор, пышущий гневом, со свежим фингалом под глазом, и пытается через меня достать кулаком бойца. Как могу, оттираю майора от двери и даю возможность солдату вышмыгнуть наружу. Узнаю подробности: майор из свиты генерала проверял работу связистов и нырять мордой в землю категорически отказался. К тому же преимущество в две весовые категории, да и звание… А у бойца — задача. Хорошо, хоть девочки из столовой не видели. Майор с удовольствием переключился на меня. Вмешался генерал, пообещал мне Кузькину мать и удалился, майор за ним. Местные летуны уже привыкли к нашим внезапным вторжениям и подхихикивали в кулак над проверяющими. Эту категорию везде одинаково «любят» — и в ВДВ, и в авиации.

На разборе заместитель командира дивизии полковник Пикаускас только спросил:

— Как норматив?

— Две сорок восемь.

— Молодец!

И всё.

В заключение посетили аэродромы, наиболее похожие на те, что предстоит захватывать. Всё типовое, но у каждого свои особенности. Заходим в одно из технических помещений КДП. Там орудует солдатик: метр пятьдесят в прыжке и весом килограммов сорок в сапогах. Шея торчит из кителя, как карандаш из стакана.

— Что можешь сделать, чтобы навредить, — спрашиваю.

— Вот этот блок вытащить, вот этот тумблер включить…

— Запомнили, — это я уже к своим, ответственным за это помещение двум разведчикам по метр восемьдесят, здоровых, обвешанных железом.

— А что ещё?

— Могу… оказать сопротивление!

Громче всех заржали сопровождавшие нас летуны. А зря. Молодец, боец!

Афганские аэродромы взяли без нас. А в Польше Ярузельский сам ввёл военное положение и разобрался с «Солидарностью». Но мастерство, как говорится, не пропивается и в карты не проигрывается.

Регби

Правила игры нужно знать, но

лучше их устанавливать самому.

«Регби — национальный вид спорта десантника». Этот лозунг решили претворить в жизнь на разведывательном выходе. Ни поля, ни инвентаря, ни правил — ничего, кроме желания иметь здоровых, быстрых и выносливых солдат.

Заместитель командира дивизии, красавец и умница полковник Пикаускас, решил все проблемы просто. Нашёл глубокий овраг, по двум его обрывистым краям обозначил ворота, за ними построил Алитусскую и Каунасскую разведроты. Задача: занести мяч в ворота противника. Мы не успели даже распределить роли, как он свистнул и запулил обыкновенный футбольный мяч в овраг. Две роты схлестнулись на его дне. Почти моментально брызнула кровь. Мяч метался по дну оврага между сцепившимися разведчиками. Откровенной драки нет, но каждый старается, чтобы его оппонент уже больше не поднялся и не путался под ногами. Никакого крика, сопение и приглушенный мат. Появляются какие-то проблески тактики. Владеющего мячом атакуют двое. Хрясь — и он уже покатился вниз. Ничего личного…

Двое наших коршунами налетели на моего визави из Каунаса, «ихнего» заместителя командира роты. Скатившись на дно, он раскидал их, как щенков, с таким остервенением, как будто он не мяча лишился, а минимум кто-то покусился на его офицерскую честь. Всё же мастер спорта по самбо! Как раненый медведь, крутит головой, высматривая очередную жертву.

С каждой минутой число активных участников ристалища сокращается. Кто-то попарно выясняет, чья рота круче. Кто-то просто сидит и трясёт башкой, пытаясь прийти в себя. Кто-то медленно, как рыба на суше, открывает и закрывает рот.

Я успел отбросить мяч своим, но две туши, по центнеру тренированной говядины в каждой, уже были в полёте. Зря я отвлёкся и посмотрел, долетел ли мяч. Хрясь! — и небо для меня закрылось, а солнце погасло. Пока катимся вниз, получаю увесистый хук по печени. Вырваться удалось, когда на мне остался один. Вытирая кровоподтёк под глазом и выплёвывая песок, пытаюсь единственным здоровым глазом оценить обстановку или хотя бы увидеть, где мяч. Какой-то шустрик засунул мяч под тельняшку и, как беременная, но очень шустрая женщина, на четвереньках царапается по обрыву к нашим незащищённым воротам. Отпускаю оппонента, бросаюсь к «живчику» и успеваю достать только до щиколотки. Он кричит и, оставляя борозды от пальцев на песке, всё же улетает на дно оврага. Мне же опять «выключают свет». Скатываюсь вслед за шустриком. Слышится откровенный хруст. На мне вперемежку свои, бросившиеся на выручку, и чужие. Кому-то всё же удалось затащить «мелкого» с мячом под нашу кучу малу и наступила патовая ситуация. Верхние не хотят с нас слазить, а нижние не могут даже пошевелиться. Контрреволюция какая-то! В самом низу становится трудно дышать.