Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы Страница 17

Итог: разбитая вдребезги машина и искалеченный человек, которого пришлось отвезти в больницу. Это произошло на Нюрбургринге в конце прямого участка, за Антониусбухе. На двухсоткилометровой скорости машина завертелась, сошла с дороги и перевернулась.

В больнице, сидя у постели прославленного Луи Широна, я подумал: тебе уже не подписать новый контракт. Звезда "мерседеса"16 светит только счастливчикам. Если ты все-таки останешься с нами, тебя начнут подстрекать к еще более рискованной езде, а для нее у тебя не хватит ни сил, ни выучки. Так что тебе лучше вообще бросить это дело.

Реальность нашей жизни была неумолимо жестокой: автомобильный концерн ангажировал нас только и исключительно ради быстрой езды. Это мы давно и прочно усвоили. Суровая профессия, суровые люди, непреклонные твердокаменные шефы. Дело обстояло именно так. Если мы были хороши, то есть ездили достаточно быстро, нам платили, как звездам, и мы купались в лучах славы. Но лучи эти могли мгновенно погаснуть, и тогда так же мгновенно иссякал источник наших доходов...

В первые и самые тяжелые недели после моей аварии врач не допускал ко мне никаких визитеров. Мой брат, словно сторожевой пес, охранял мою дверь. Горестно вздыхая и всхлипывая, он отгонял от нее множество людей, движимых искренним состраданием ко мне шли те простым любопытством.

Наконец моему английскому другу Руди Центу все-таки удалось ко мне прорваться. Какое же это было для меня событие! Одно только появление этого молодого и веселого человека, бывалого путешественника, любившего пожить в свое удовольствие, сразу заставило меня забыть затхлую, удручающую атмосферу моего больничного бытия.

Он передал мне сердечный привет от моих товарищей по команде, уехавших тем временем на какие-то соревнования, и в мельчайших подробностях описал мне ход последней гонки.

"Кто знает, - говорил он, - быть может, именно тебя там и не хватало. Тогда Штук едва ли завоевал бы первое место для "Ауто-унион". Караччиола молодец: девять кругов подряд преследовал Штука по пятам. Но его подвел мотор, и пришлось сдаться. Иначе Штуку ни за что бы не победить!"

Этот тощий англичанин присутствовал почти на всех гонках, хорошо разбирался в них, очень точно оценивал работу водителей. Он был один из немногих фотографов, умеющих снимать отдельные эпизоды гонок на подлинно художественном уровне. Находя какие-то совершенно невероятные ракурсы, он фиксировал своим аппаратом самые сенсационные моменты состязаний. В нашем узком кругу все хорошо знали этого долговязого фоторепортера с тонкой щеточкой усов над верхней губой и в маленькой оригинальной шляпе. Мы любили его.

Из года в год он все увереннее и чище объяснялся по-немецки, и мне казалось, что ему совсем не улыбается перспектива стать преемником своего отца - владельца крупной экспортно-импортной фирмы в Ливерпуле. Наряду с его главным занятием, фотографией, - она кормила его - была у него еще одна великая страсть: автомобили.

Мы отлично понимали друг друга. Порой своим трезвым и деловым взглядом на жизнь он как бы "притормаживал" мои необдуманные порывы.

"Я должен сфотографировать тебя в этом виде, со временем пригодится", - сказал он и, достав из футляра аппарат, увековечил своего "Манфредо", чей изуродованный облик едва проглядывал из-под бинтов. Руди Цент решил спасти от забвения этот мой весьма непрезентабельный вид, а заодно заработать несколько лишних марок.

"Тебя ругают за твой промах лишь потому, что из-за него ты разбил в пух и прах свой призовой автомобиль", - промолвил он с печальной гримасой, Я виновато прикрыл ладонью мой неперевязанный глаз и невольно подумал о 45 тысячах марок, которых стоил один только мотор. Ведь, по сути дела, эти чрезвычайно дорогие аппараты предназначались главным образом для рекламы продукции фирмы "Мерседес", их победы повышали и облегчали сбыт ее легковых и грузовых автомобилей. И в рекламном бюджете фирмы возникшая по моей вине груда металлолома была отнесена к графе убытков. Ну а мои собственные увечья? Кто их зарегистрировал? Конечно, никто...

Руди Цент склонился над моей постелью и утешительно зашептал:

"Тебе, конечно, знакома старая истина: страх перед конкурентом и зависть к конкуренту! Можешь быть уверен: Нойбауэр крепко запомнил твои рекордные круги.

На последнем из них он наверняка ожидал еще более сенсационное время, такое, от которого у водителей "Ауто-унион" зашлось бы дыхание еще задолго до гонки. Но теперь, дорогой мой, все разговоры бесполезны. Надо смириться с положением. А по правде говоря, твое сальто-мортале пошло тебе только на пользу. Ты крепкий орешек и придешь в себя. Скоро ты это сам поймешь, и тогда дело пойдет на лад!"

Так и получилось - дело и вправду пошло на лад!

Снова на трассе!

Прошло немало времени, прежде чем мой лечащий врач наконец решился отправить меня на дальнейшее исцеление и отдых в Верхнюю Баварию. Было трогательное прощание с больничным персоналом, и я так расчувствовался, что едва не разревелся.

Я проследовал в спальном вагоне до Мюнхена, где меня встретил брат, чтобы вместе проехать на машине последние 80 километров, отделявшие нас от Вальхензее — цели нашего пути. Выйдя из вагона, я почувствовал, что еще очень слаб: руки и ноги дрожали так, что я даже испугался. Небольшое автомобильное путешествие по Баварии доставило мне огромное наслаждение. Я прямо ожил и с жадностью всматривался во все, что открывалось моим глазам, словно умирающий от жажды, которому поднесли студеной ключевой воды. Но главной, прекраснейшей вещью на свете было находившееся слева от меня рулевое колесо автомобиля. Я ликовал!

В полдень мы прибыли в горную деревушку Урфельд на берегу озера Вальхензее, где меня шумно приветствовали супруги Бракенхоферы, хозяева небольшого отеля. Они были рады встрече со своим старым постояльцем, но мой вид встревожил их: большие мешки под раскрасневшимися глазами, бледное лицо... От меня — "героя" гоночных автотрасс и киноэкрана — осталось действительно немного. В прежние времена в этом отеле меня принимали как человека, весьма ценного для рекламных целей, теперь же меня прятали подальше от гостей. Хозяин, слывший вралем и выдумщиком, оборудовал в углу одной из комнат особый закуток — так называемую "обезьянью клетку" размером два на два метра. Две половинки скамьи, скрепленные под прямым углом, окаймляли привинченный к полу деревянный стол, над которым висел убогий светильник. Обычно здесь питались кухарка, батрак и кучер.

Теперь же в этом укромном уголке, куда не заглядывал никто из гостей, столовался я. Мой непоседливый трактирщик частенько наведывался сюда, чтобы тайком от жены осушить очередную кружку пива.