Ромен Роллан - Махатма Ганди Страница 17

Торжественно освящены были первые попытки объединения париев «Совещанием угнетенных классов» (Suppressed Classes Conference) в Ахмедабаде, на котором 13 и 14 апреля 1921 председательствовал Ганди. Здесь он произнес одну из прекраснейших своих речей. Он не удовлетворился требованием уничтожения социального неравенства; он ждет от париев великих дел в социальной жизни возрожденной Индии; он возвращает им веру в самих себя; он внушает им пламенную надежду, которой одушевлен сам. Он заметил в них, говорит им Ганди, залежи огромных возможностей. Он рассчитывает, что через пять месяцев отверженные классы сумеют доказать свое достоинство и завоевать подобающее им место в великой индийской семье.

Ганди испытал радость, он видел, как взволновалась Индия от призыва к ее сердцу, как осуществлялась эмансипация париев в многочисленных ее округах.[69]

Накануне своего ареста он. все еще занимался этим делом и рассказывал о его успехах. Брахманы посвящали себя этому же делу. Привилегированные классы являли трогательные примеры раскаяния и братской любви. Ганди приводит случай с молодым восемнадцатилетним брахманом, который стал метельщиком, чтобы жить с париями.

Ганди с неменьшим благородством встал на защиту другого великого дела: на защиту прав женщины.

Половой вопрос имеет исключительную важность в Индии, насыщенной бьющей через край, нестерпимой и плохо упрвляемой чувственностью. Детские браки истощают преждевременно физическую и моральную силу нации.

Терзания плоти гнетут мысль, и достоинство женщины вследствие этого принижается. Ганди предает гласности жалобы индусок против унизительного обращения с ними индусских националистов. Он признает справедливыми их упреки. Это, говорит он, такая же тяжелая рана на теле Индии, как и отверженность париев. Но Ганди тут же прибавляет, что от нее страдает весь мир. Это универсальная проблема. Как и в судьбе париев, он ждет успеха скорее от угнетаемых, чем от угнетателей. Он обращается поэтому к женщинам, чтобы они прежде всего внушили к себе уважение, перестав смотреть на себя как на предмет для удовлетворения мужской похоти. Пусть они примут решительное участие в общественной жизни, пусть подвергнут себя ее риску и опасностям! Пусть они не только откажутся от роскоши, сбрасывая с себя и сжигая иностранные ткани, пусть они разделят также страдания своих мужей! В Калькутте уже были заключены в тюрьму достойные женщины. Очень хорошо. Пусть не требуют они снисхождения к себе, пусть соперничают они в выносливости и лишениях с мужчинами! На этом поприще женщина может всегда превзойти мужчину. Пусть они ничего не боятся! Самая слабая может сохранить свою честь. Достаточно научиться умирать.

Он отнюдь не забыл и наших падших сестер. Он передает разговоры, которые вел с многими сотнями из них на собраниях в провинции Андхра и в Баризале. С какой благородной простотой он говорит с ними! Они говорят с ним, доверяют ему свои тайны, спрашивают совета! Он ищет для них почетного ремесла, предлагает прялку, они обещают сесть за нее хоть завтра, только бы им помогли. И обращаясь к мужчинам Индии, Ганди призывает их уважать женщину:

«Эта порочная забава не должна иметь места в нашей Революции. Сварадж означает, что все жители Индии для нас братья и сестры… Уважение ко всем… Женский пол не слабый пол, он наиболее благородный пол, благодаря способности жертвовать собой, молча страдать, смиряться, верить и постигать. Интуиция женщины часто оказывалась выше вызывающей претензии мужчины на высшее знание…»

Ганди нашел в женщинах Индии, начиная с своей собственной жены, интеллигентных помощниц и лучших учениц.

III

1921 год знаменует апогей влияния Ганди. Он пользуется огромной моральной властью, но ему вручают, помимо его воли, почти безграничную политическую власть. Народ верит в него, как в святого; его изображают[70] на картинах в образе Шри-Кришны. А в декабре 1921 г. Национальный Конгресс всей Индии облекает его верховной властью, вверяет ему свои полномочия с правом избрать себе преемника. Он бесспорный вождь индийской нации. От него зависит спустить с цепи политическую революцию или даже произвести религиозную реформацию, если бы он того пожелал.

Он этого не сделал. Он не захотел. Что это—душевное величие? Душевная робость? Может быть, и то и другое. Трудно человеку (к тому же еще иной культуры) проникнуть в чужую душу, особенно, когда она так глубока, так чутка, как у Ганди. Трудно определить в вихре событий, которые в этот мятежный год волновали Индию, была ли всегда тверда рука кормчего, направляла ли она громадный корабль, не уклоняясь от верного пути и не ослабевая. Но я постараюсь все же рассказать то, что, как мне кажется, я разгадал в этой живой загадке, с чувством религиозного почтения, которое я питаю к этому великому человеку, и с той искренностью, которою я обязан его искренности.

Если власть Ганди была велика, то не менее велика была и опасность ею пользоваться. По мере того, как ширилась общественная деятельность и содрогания ее приводили в движение сотни миллионов людей, становилось все труднее управлять этим взбаламученным морем и самому сохранять равновесие. Сверхчеловеческая проблема — примирить дух умеренности и широту взглядов с сорвавшимися с цепи массами. Мягкий и верующий кормчий молится и ищет опоры в боге. Но голос, который он слышит, доходит до него в шуме грозы и бури. Услышат ли его другие?.. Меньше всего грозит ему опасность возгордиться. Никакое обожание не может вскружить ему голову. Оно оскорбляет его смирение и его здравый смысл. Единственный, быть может, случай в истории пророков и великих мистиков, но у него нет видений, нет откровений, он не старается ни уверовать в них, ни уверить в них других. Какая-то безгрешная ясность! Его ум не пьянеет, его сердце не знает тщеславия. Он существует, он живет, как простой человек, подобный всем людям… Нет, пусть не называют его святым! Он им не хочет быть (и поэтому, именно, он святой)…

«Слово святой, пишет Ганди, должно быть вычеркнуто из настоящей жизни… Я молюсь, как любой благочестивый индус, я верю, что все мы можем стать вестниками бога; но у меня не было никаких особых божеских откровений. Я твердо верю, что бог объявляет свою волю каждому человеческому существу; но мы закрываем свои уши перед тихим голосом нашей души… Я только смиренный труженик, покорный слуга Индии и Человечества (a humble servant of India and Humanity…). На большее я не притязаю. У меня нет желания основать секту. Я действительно слишком честолюбив. Я не вещаю новых истин. Я силюсь истолковать истину так, как ее постигаю, я силюсь следовать ей. Я бросаю новый свет на старые истины».[71]