Святослав Рыбас - Столыпин Страница 17

Противостояние дошло до высшего градуса. Ни о каком компромиссе, по-видимому, уже не могло быть речи. Общественность с ненавистью смотрела на власть и жила одним объединяющим ее лозунгом: «Долой самодержавие!». А то, что общественность делилась на различные партии и группы, среди которых были непреодолимые разногласия, сейчас как будто никому не было заметно. Либералы и социалисты, сторонники конституционной монархии, постепенных реформ, радикалы, сторонники революционных перемен – все они еще объединены.

А власть тоже едина только внешне. Власть в России, по сути, принадлежит бюрократам, они больше всего не желают новых идей, перемен, реформ, их методы – уклонение от кардинальных решений, затяжка, перенесение ответственности на верха. Конечно, и Витте, и Столыпин – тоже бюрократы, стоящие слева, настроенные конструктивно. Они понимают, что исторические реалии меняются и спасение – в реформах.

Выходит, в разорванной противоречиями стране были с двух сторон объединяющие тенденции?

Были. Надо было им только сделать шаг навстречу друг другу. Преодолеть многолетнюю непримиримость. Что и пытались сделать все: Витте, Столыпин, Кривошеин – и чему препятствовали тоже все.

Лев Толстой пишет в дневнике: «Народы… хотят свободы, полной свободы. С тяжелого воза надо сначала скидать столько, чтобы можно было опрокинуть его. Настало время уже не скидывать понемногу, а опрокинуть».

Можно ли было пройти по центру, по единственно возможному третьему пути?

Никто этого не знал. Наверняка этот путь, даже если был возможен, был связан с огнем с обеих сторон.

Витте направлял царю всеподданнейшее письмо с предложением срочно заключить мир с Японией, направлял еще в феврале 1905 года, еще до Цусимского боя (несмотря на то, что в военном и экономическом отношении положение России не было поколеблено).

Витте выходил на срединную линию. Он стоял подобно богатырю и против крайне правых, и против революции. Противостояние в конце концов дошло до своего пика – манифеста «Об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 года; послужило основанием для парламентаризма, то есть породило Думу.

Столыпин вышел из этого манифеста.

Но еще летом, во время цусимской трагедии, столыпинский отчет на высочайшее имя о положении губернии за 1904 год ярко выразил требование жизни: «Дать выход энергии и инициативе лучших сил деревни».

Николай все больше проникался уважением к Столыпину.

Только вот в чем различие, незаметное на первый взгляд: для Витте проблема была экономической и правовой, для Столыпина политической и экономической. Витте мог терпеть, лавировать, избегать личного риска, Столыпин готов был на самопожертвование. Это различие вскоре обнаружится. Огонь вскоре опалил Столыпина.

В июле 1904 года Столыпин встречался с царем, который проезжал через Саратовскую губернию. Встреча была плодотворной, Николай был доволен поездкой и сказал: «Когда видишь народ и эту мощь, то чувствуешь силу России». Столыпин был им очарован. На прощание Николай сказал: «Вы помните, когда я вас отправил в Саратовскую губернию, то сказал вам, что даю вам эту губернию „поправить“, а теперь говорю – продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени».

В письмах Столыпина жене хорошо виден кровавый и огненный фон крестьянского бунта.

30.10.1905. «Драгоценная, целую тебя перед сном. Теперь час ночи – работаю с 8 утра.

В приемной временная канцелярия письма разбирают на… Околоточные дежурят и ночью. И вся работа бесплодна. Лугачевщина растет – все уничтожают, а теперь еще и убивают. Во главе лица – в мундирах и с орденами. Войск совсем мало, и я их так мучаю, что они скоро совсем слягут. Всю ночь говорил по аппарату телеграфному с разными станциями и рассылал пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки Слава Богу, охраняем еще железнодор. путь. Приезжает от Государя ген. ад. Сахаров. Но чем он нам поможет, когда нужны войска – до их прихода если придут, все будет уничтожено. Вчера в селе Малиновка осквернили божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на образе Николая Чудотворца. Другие деревни возмутились и вырезали 40 человек. Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет. Я к сожалению не могу выходить из города, так как все нити в моих руках. Город совсем спокоен, вид обычный, ежедневно гуляю. Не бойся, меня охраняют, хотя никогда я еще не был так безопасен. Революционеры знают, что если хотя бы один волос падет с моей головы, народ их всех перережет.

Лишь бы пережить это время и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с обычного человека нельзя, а сознаешь, что бы ни сделал, свора, завладевшая общественным мнением, оплюет. Уже подлая здешняя пресса меня, спасшего город (говорю это сознательно), обвиняет в организации черной сотни.

Я совершенно спокоен, уповаю на Бога, который нас никогда не оставлял. Я думаю, что проливаемая кровь не падет на меня. И ты, мой обожаемый ангел, не падай духом…»

31.10.1905. «Олинька моя, кажется ужасы нашей революции превзойдут ужасы французской. Вчера в Петровском уезде во время погрома имения Аплечева казаки (50 чел.) разогнали тысячную толпу. 20 убитых, много раненых. У Васильчиков 3 убитых, еще в разных местах 4. А в Малиновке крестьяне по приговору перед церковью забили насмерть 42 человека за осквернение святыни Глава шайки был в мундире, отнятом у полковника, местного помещика. Его тоже казнили, а трех интеллигентов держат под караулом до прибытия высшей власти… Местами крестьяне двух деревень воюют друг с другом. Жизнь уже не считают ни во что… Я рад приезду Сахарова – все это кровоприношение не будет на моей ответственности.

А еще много прольется крови.

В городе завтра хоронят убитого рабочего и готовятся опять демонстрации – весь гарнизон на ногах. Дай Бог силы пережить все это.

Целую тебя много нежно…

Как только уляжется, вышлю вагон. Сахарова приглашу жить у нас».

И следом опять телеграммы:

31.10.1905. «Здоров положение без изменений городе спокойно уездах много человеческих жертв».

1.11.1905. «Сегодня хоронили одного убитого рабочего, хотели грандиозную манифестацию. Весь гарнизон был на ногах. Рабочие были у меня. Я с ними говорил и имел успех, так как граждане рабочие не выкинули даже черного флага, как того хотели…

В уездах все-таки пугачевщина. Каждый день несколько убитых и раненых.

Точно война!..

Не знаю почему, но что-то мне подсказывает, что теперь… будет ослабевать… Завтра выезжаю в Ртищево…»