Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен Страница 17

— Неужто ему вправду надо ехать? — дивилась Мария, ловившая каждое слово гадалки. — Поглядите еще, матушка, хорошенько!

— Теперь я вижу звезды, — объявила гадалка, помолчав. — Вот еще и еще… Так и вспыхивают кругом!

— Да что бы это могло означать?

— Наверно, это фейерверк. Их ведь зажигают по праздникам в честь важных особ. Так вот, не иначе, как в честь вашего мальчика будет такой фейерверк!

Мария была побеждена. Ханс Кристиан прыгал по комнате, натыкаясь то на стол, то на верстак.

— Видишь, мама, я же говорил тебе! — кричал он.

— Интересно, где это мы возьмем денег ему на дорогу? — проворчал из своего угла Гундерсен. — Даром-то ведь в Копенгаген не повезут, а своей кареты у парня вроде еще не завелось. Разве что старухины звезды предложить вместо платы…

Но оказалось, что и это препятствие преодолимо. Недаром Ханс Кристиан уже два года с железной твердостью опускал в копилку каждую монету, полученную от своих состоятельных доброжелателей. Теперь копилка была разбита, и в ней набралось целых тринадцать ригсдалеров. Эта сумма представлялась огромной и матери и сыну. Окончательное разрешение на отъезд было дано, и Мария сама договорилась с почтальоном, что он за три ригсдалера довезет мальчика до Копенгагена: он будет «слепым», то есть безбилетным пассажиром и сядет в дилижанс за воротами Оденсе, а вылезет у ворот Копенгагена.

— Я это так, только чтобы он отстал, ему разрешила, — оправдывалась Мария перед соседками. — Он ведь мне ни минуты покоя не давал. Ясное дело, что он ни в какой Копенгаген не поедет. Пусть себе прокатится до Нюборга, а там, как увидит море — сразу испугается и вернется домой. Тут-то я его и отведу, наконец, к Стегману.

6 сентября 1819 года худенький длинноногий четырнадцатилетний мальчик с узелком в руках смотрел с Фредрикоборгского холма на расстилавшийся перед ним Копенгаген.

Голова его слегка кружилась. Прямо не верится, что это он, Ханс Кристиан с улицы Монастырской мельницы, стоит здесь и смотрит на все эти башни, шпили церквей, на огромные дома… Где-то среди них должен быть и королевский театр — его замок, его заветная цель. Ему казалось, что он попал в совершенно другой мир и Оденсе где-то в недостижимой дали, а не в тридцати двух милях. Неужели только три дня назад почтальон затрубил в рог, тронулась тяжелая карета, замахали платками плачущие мать и бабушка?

На минуту он почувствовал себя таким одиноким и крошечным перед лицом большого незнакомого города, что не удержался от слез. Но они быстро высохли: не время плакать, надо действовать решительно и энергично. Сейчас он найдет какой-нибудь постоялый двор и оставит там свой узелок, а потом — в театр, не медля ни минуты. Одет он был, по его мнению, наилучшим образом: сшитый к конфирмации костюм и сапоги — почти новые! — дополняла старая шляпа, съезжавшая до бровей. Ее он получил в подарок от аптекаря. А в кармане у него лежало рекомендательное письмо к знаменитой балерине Шалль, добытое довольно-таки необычным способом.

Полковник Гульдберг уехал на маневры в Гольштейн, и Ханс Кристиан, мысленно перебрав именитых граждан Оденсе, остановился на издателе газеты и владельце типографии Иверсене. Старик пользовался в городе большим уважением, известен был любовью к театру. Нечего сомневаться, что его рекомендация и в Копенгагене будет иметь вес!

Правда, Ханс Кристиан не был знаком с Иверсеном, но в таких крайних обстоятельствах этим можно было пренебречь. Он явился в усадьбу Иверсена «Маркин холм», смело прошел по длинной тополевой аллее, идущей вдоль оденсейского канала, мимо деревянной пушки и деревянных гренадеров, поставленных на берегу возле игрушечной вахты, отдал глубокий поклон веселым девочкам, внучкам Иверсена, игравшим в саду, а затем старый слуга провел его прямо в кабинет к хозяину. Тот с удивлением выслушал просьбу незнакомого мальчика, попытался отговорить его от рискованного путешествия, но Ханс Кристиан с убеждением ответил, что это был бы очень большой грех — отказаться следовать своему призванию. Старик улыбнулся и взялся за перо. Правда, он не был знаком с балериной, но Ханс Кристиан уверил его, что это не имеет значения.

— Все-таки я уверен, что мадам Шалль о вас слыхала, — сказал он. — Ведь вас все знают!

И вот плотный конверт, надписанный твердым изящным почерком, у него в руках. Теперь он не сомневался в успехе, ведь знаменитой балерине достаточно сказать несколько слов, чтоб ее протеже немедленно приняли в актеры!

Все продумано, не надо тревожиться, как бы то ни было, а он добьется своего!

ГЛАВА III

ПОИСКИ ВОЛШЕБНОЙ ЛАМПЫ

Копенгаген, насчитывавший тогда до ста тысяч жителей, должен был показаться огромным пришельцу из Оденсе. Но по сравнению с Лондоном или Парижем датская столица выглядела тихой провинцией, сохранявшей живописный средневековый облик и обычаи старины.

Под мелодичный перезвон колоколов на многочисленных древних башнях (Копенгаген так и называли — «город башен») проходили вечерами по улицам ночные сторожа с лесенками и зажигали заправленные ворванью фонари, служившие уже добрую сотню лет. Ровно в полночь запирались городские ворота, а ключи от них хранились во дворце. Пожелавшим войти в Копенгаген или выйти из него без ведома самого короля пришлось бы карабкаться через высокий вал, окружавший город, а это было не так-то легко. Если в городе случался пожар, король Фредерик скакал на своем белом коне к месту происшествия и лично отдавал нужные распоряжения. Из него, несомненно, вышел бы хороший брандмейстер, но, к сожалению, судьба распорядилась иначе.

Слабоумный король Кристиан VII, наконец, умер, и после окончания войны Фредерик мог торжественно надеть корону, давно ему фактически принадлежавшую.

После этого он еще больше — если это только было возможно — укрепился в отношении к стране как к своей усадьбе. Подобно заботливому помещику, он лично входил в мельчайшие детали, и это было бы еще ничего, но беда в том, что «большую политику» он тоже упорно делал сам, несмотря на все неудачи. В 1813 году ему представлялась возможность разорвать союз с Францией и примкнуть к антинаполеоновской коалиции, но он, пренебрегши советами приближенных, отказался от этого, хотя было совершенно очевидно, что мощь Наполеона рухнула под ударами русских войск и конец его владычества близок.

Уже через год Фредерик пожинал плоды своего упрямства, подписывая Кильский мир, по которому Дания теряла Норвегию, а вместе с ней примерно четыре пятых своей территории и миллион жителей из двух с половиной миллионов. Норвегия перешла под власть Швеции, и торговля с ней стала невыгодной из-за таможенных пошлин, а для тяжело пострадавшей от войны датской экономики это был еще один удар. Датские государственные деятели понимали, что нужно принимать срочные меры, чтобы страна могла выйти из сельскохозяйственного, торгового и финансового кризиса. Для этого следовало как-то обуздать не в меру ретивого монарха, и под их давлением Фредерик возобновил замершую было деятельность государственного совета и коллегий.