Михаил Филиппов - Исаак Ньютон. Его жизнь и научная деятельность Страница 17

В архиве Кембриджского университета сохранилась интересная рукопись, писанная современником Ньютона. Некий Абрагам де ла Прим, студент Кембриджского университета, в то время юноша восемнадцати лет, аккуратно вел дневник, в который заносил всякое поражавшее его событие. Его рассказ дышит такой наивностью и искренностью, что никаких сомнений насчет истинности быть не может.

Вот что он пишет:

1692 г. 3 февраля. То, что я сегодня слышал, я должен рассказать. Есть некто мистер Ньютон, которого я очень часто видел, профессор коллегии Троицы, страшно знаменитый своей ученостью, чудеснейший математик, философ, богослов и прочее. Он уже много лет член Королевского общества и между прочими учеными книгами написал одну о математических началах философии, которая прославила его так, что он получил, особенно из Шотландии, пропасть поздравительных писем за эту самую книгу·. Но из всех книг, которые он написал, была одна о цветах и свете, основанная на тысячах опытов, которые он делал в течение двадцати лет, и стоившая ему много сот фунтов стерлингов. Эта книга, которую он так ценил и о которой все говорили, по несчастью погибла от пожара. (Следует рассказ, почти дословно сходный с приведенным выше). Когда Ньютон увидел, что случилось, все думали, что он сошел с ума, и он до того был потерян, что еще месяц спустя был сам не свой”.

Из этого бесхитростного рассказа очевидно, что Гюйгенс ошибся лишь в сроках, полагая, будто эпизод со свечой произошел в конце 1692 года, тогда как дело было в начале года – ошибка понятная, если принять во внимание все то, что сообщает кембриджский студент, и если различить в болезни Ньютона несколько периодов. Студент говорит: “все думали, что Ньютон сошел с ума”, то есть, вероятно, потом перестали думать, не видя признаков буйного помешательства. Ньютон был, однако, все еще “потерян” и “сам не свой”. Как видно из рассказа Гюйгенса, гораздо позднее Ньютон явился к архиепископу; это вполне правдоподобно. Незадолго до пожара, вероятно после смерти матери, которая, заметим кстати, второй раз была замужем за священником, Ньютон стал впервые много заниматься богословскими вопросами. После рокового пожара его расстроенный мозг продолжал работать, и весьма возможно, что Ньютон явился к архиепископу с такими богословскими рассуждениями, которые смутили это духовное лицо не менее чем друзей Ньютона. Кому случалось видеть постепенное развитие сумасшествия, тот знает, что нередко душевная болезнь долго ускользает от внимания даже врачей, а тем более людей, не привыкших распознавать признаки помешательства. Поэтому Брюстер поступает весьма нелогично, выводя из приведенного рассказа, что Ньютон после нервного возбуждения, продолжавшегося “лишь месяц”, совсем выздоровел и лишь по временам страдал будто бы меланхолией самого обыкновенного рода, то есть обычным английским сплином.

Для полного определения характера болезни Ньютона необходимо, во-первых, – условиться насчет термина умопомешательство, нередко прилагаемого к самым разнородным душевным болезням, во-вторых, различать в болезни разные периоды. Еще древние признавали существование так называемых “светлых промежутков”, и они появлялись также в болезни Ньютона.

По нашему мнению, единственным признаком, отличающим настоящее умопомешательство от различных нервных возбуждений и экстазов, является слабость воли, соединенная с расстройством логических способностей. Что касается чувств, они могут быть крайне притуплены, но иногда и наоборот могут находиться в крайне возбужденном состоянии – порою то и другое состояния чередуются. Если будет доказано, что во время болезни Ньютон не только не мог управлять собою, но и обнаружил явное отсутствие элементарной способности логически мыслить, дошедши до того, что некоторые его действия и мысли могли показаться следствием вопиющей неразвитости или даже глупости, всякое сомнение потеряет смысл: Паскаль, которого ложно считали помешанным, даже в своем знаменитом “Завещании” остался если и больным мистиком, во всяком случае умным человеком; письмо же, подобное тому, которое Ньютон отправил Локку, мог написать или глупец, или безумный.

Приблизительный ход развития болезни Ньютона, по нашему мнению, следующий: в начале 1692 года происходит пожар, истребивший его бумаги и сильно потрясший Ньютона, который “не мог опомниться” в течение месяца; гибель его трудов наводит на Ньютона крайнюю апатию – в меньшем размере мы это видели после полемики из-за оптических теорий, когда Ньютон, бывший в расцвете сил, на минуту бросил философию и взялся за производство сидра; вскоре ум Ньютона начинает работать, но болезненно; он занимается богословием, переписывается с Бентлеем; он болен, но все еще не сумасшедший. Переписка изнуряет его окончательно; Ньютон начинает страдать то мучительной бессонницей, то болезненной сонливостью; в начале 1693 года болезнь обостряется, мысли Ньютона становятся бессвязными, он впадает в глубокую меланхолию. Это состояние, идущее по нарастающей до осени, и есть эпоха полного умопомешательства, длившаяся около года. Такая картина болезни сходится и с показанием Гюйгенса, что Ньютон сошел с ума в начале 1693 года, и с письмами к Локку, писанными Ньютоном осенью этого года. Лишь с октября начинается улучшение, и около апреля 1694 года Ньютон уже понимает свои “Начала естественной философии”.

В доказательство справедливости такого взгляда на болезнь Ньютона приведем главные факты, касающиеся этой печальной эпохи в жизни великого человека.

После первого потрясения Ньютон понемногу стал приходить в себя и к концу 1692 года был почти здоров. В это-то время он затеял богословскую переписку, доведшую его до еще более тяжкой болезни. Весьма возможно, что на богословские предметы он был опять наведен не только собственными мыслями, но и стараниями друзей, родственников и особенно родственниц. Английские женщины, как известно, часто говорят с больными о религии, и, кроме желания рассеять меланхолию Ньютона, тут играло, быть может, роль соображение, что благочестивые размышления не так утомят мозг больного, как научные предметы; а этот мозг требовал пищи уже по одной привычке к сосредоточенному мышлению. Еще летом 1692 года Ньютон чувствовал себя настолько сильным, что мог послать математику Валлису ответ на трудное геометрическое предложение – ясное доказательство того, что потрясение, за которое история должна винить любимую собачку Ньютона, не оставило неизлечимых последствий и что окончательное помешательство Ньютона было вызвано безрассудным переутомлением мозга больного, которого, быть может, почти заставили заниматься отвлеченностями богословской догматики. Всю зиму 1692/93 года, с начала декабря по конец февраля, Ньютон размышляет исключительно о богословии и пишет замечательные в своем роде письма к доктору Бентлею, доказывающие, что в эту зиму Ньютон никак не мог быть сумасшедшим, но мог от таких работ сойти под конец с ума.