Анатолий Конаржевский - Десять лет на острие бритвы Страница 17

В сентябре прислали из Москвы гранки книги, носившей название «Опыт ведения вскрышных работ методом гидромеханизации в карьере Орлов Лог». Просили их не задерживать, считая, что работа представляет большой интерес. Но ей не было суждено увидеть свет в связи с последующим моим арестом.

В этом же месяце меня вместе с начальником смены Иваном Ивановичем Медведевым и мониторщиком Петровым по распоряжению треста направили в Подольск и Пермь для передачи опыта, показа рациональных приемов размыва и транспортировки грунта. Наша поездка вполне себя оправдала.

Вернулись из командировки в начале октября. Вскоре я был арестован. Все мои труды пошли прахом.

Арест

Шесть часов утра. Пора вставать. Вот уже в течение нескольких минут с меня не сводит своих умных выразительных глаз Рекс, как будто спрашивая: «Что же ты подзамешкался? Я жду. Поторопись!» Рекс — красавец пес, великолепная мощная овчарка, вызывающая восхищение не только у любителей. Прекрасно отдрессированный, послушный, ласковый, он никогда не проявлял особой агрессивности. Даже стук в дверь вызывал в нем не лай, а какое-то тихое утробное ворчание. Вот и сейчас он сидит, внимательно следя за каждым моим движением и терпеливо ожидая, когда я, наконец, надену на него ошейник и выведу гулять.

Внезапный резкий стук в дверь прервал наши сборы. Кто бы это мог быть? Так рано? Отправив собаку на место я пошел открывать дверь. На лестничной площадке — зам. начальника милиции, наш участковый и два работника рудоуправления — понятые.

— Вы Конаржевский Анатолий Игнатьевич? — Вопрос звучал как утверждение.

— Да, я. А в чем дело?

— Читайте, — и участковый подал мне ордер на арест и обыск.

В первую минуту я ничего не мог сообразить. Арестовать меня? За что? Какое преступление я совершил? Я был ошеломлен. Тем временем нежданные посетители вошли в квартиру и зам. начальника милиции хотел открыть дверь в комнату, где находился Рекс, но оттуда послышалось такое грозное рычание, что даже я, — находясь почти в шоковом состоянии, был удивлен. Из комнаты вышла жена. Она все слышала и была готова к «приему» столь неожиданных «гостей».

Начался обыск. Внезапно Рекс, привязанный женой к ножке кровати скинул ошейник, мощный прыжок и он бросился на грудь участкового, морда с оскаленными клыками оказалась у самого его лица. Все шарахнулись в сторону. Участковым отлетел к стене. Я успел крикнуть:

— Рекс, ко мне! — И мой верный пес, пытавшийся защитить меня, послушно подошел и сел рядом.

Револьвер, который выхватил из кобуры зам. начальника милиции, уже не понадобился. Неприятный инцидент был исчерпан. Участковый, вытирая выступивший на лбу пот, проговорил:

— Ну и ну! Это же зверюга, а не собака, а это не в вашу пользу, — и начал швырять книги на пол, почти не просматривая их.

От шума проснулся в соседней комнате 12-летний сын Юра. Он вбежал к нам, но увидев этих людей и, поняв, в чем дело, расплакался:

— Папочка, что это такое?!

— Ничего, ничего. Не расстраивайся. Все будет хорошо и вечером я буду дома. Иди в школу. Ну, пока!

Думал ли я тогда, что это «пока» затянется на 12 лет и, что наша встреча произойдет только в 1949 году?

Обыск продолжался полтора часа. Ужасное чувство испытываешь, когда вот так бесцеремонно вторгаются в твою жизнь. Кажется, что не в вещах роются, а в твою душу запускают пальцы и всю ее выворачивают.

Между тем, на столе росла стопка документов. Там были интересные записки в виде дневника, которые я вел, будучи бригадиром бригады в период коллективизации в Гдовском районе Ленинградской области в 1930 г., относящиеся к экспериментам, проводимым мною здесь на участке гидромеханизации. На основании их должна была появиться на свет, находившаяся уже в типографии, книга «Опыт вскрышных работ методом гидромеханизации в карьере Орлов Лог». Альбомы с фотографиями, связанными со строительством Магнитки, были тоже отложены. Все это не было мне возвращено и пропало бесследно.

Обыск закончился. Будучи в полной уверенности, что все это какое-то недоразумение, даже не попрощавшись с женой, я вышел вместе с зам. начальника милиции. На мне был легкий костюм, т. к. стояла теплая погода. Не верилось, что уже 22 октября. Мы отправились в контору участка, где мое появление, очевидно, ждал нач. участка Петр Самойлович Вайсман, человек исключительно порядочный, добросовестный, знающий свое дело. На лице Вайсмана было написано огорчение. «Анатолий Игнатьевич, я не допускаю мысли, что предъявленное вам обвинение серьезное. Ваш арест просто недоразумение и скоро вы вернетесь. Во всяком случае, я позабочусь об Анфии Александровне».

К конторе подошла грузовая машина, появился участковый, «Все в порядке, тов. начальник, можем ехать». Машина была обустроена брезентовым тентом и лестничкой. Когда я влез в кузов, то с большим удивлением увидел в нем Георгия Ивановича Манучарова, главного механика участка, хорошего специалиста, прекрасно справлявшегося со своими обязанностями и болевшего за дело всей душой. Георгий Иванович был сыном сподвижника Кропоткина и в книге его отца под собственным портретом помещено изречение «Государство — это я». Книга была издана еще до революции. Умер он, если не ошибаюсь, или в ссылке, или в царской тюрьме. Георгий Иванович был настолько расстроен своим арестом, что даже не понял, по какой статье его обвиняют. Переживал он больше всего за Екатерину Ивановну, свою жену, очень вспыльчивую, невыдержанную женщину. Она преподавала в школе и действительно отличалась резкостью суждений и откровенностью. В школе многие ее недолюбливали, оба они души не чаяли в своей маленькой дочке, с которой мой Юра любил возиться, ее забавлять, рассказывать ей сказки. Когда они временно уезжали в Воронеж, то Алочка оставалась под его покровительством у нас.

Мы проехали Семилуки, значит нас везут в Воронеж. Грузовик остановился у тюрьмы. Зам. начальника милиции пошел решать вопрос о нашем приеме. Эта процедура не заняла у него много времени. Открылась дверь, и мы с Манучаровым стали с этого момента обитателями тюрьмы. После регистрации, тщательного обыска, изъятия ремней и шнурков от ботинок, чтобы мы не повесились, нас отвели в камеру, которая была рассчитана на 12 человек. Остановившись у дверей, я огляделся. С правой стороны от входа — двухэтажные нары, у противоположной стены — большой стол с деревянной скамьей. У двери — вонючая, наполовину заполненная параша. Бледные, небритые люди лежали и сидели на нарах, на скамейке и даже на столе, а несколько человек — просто на полу.

В камере было душно, но светло: железные козырьки, очевидно, не успели установить на этом этаже. Надзиратель бросил нам матрац из мешковины, набитый соломой, такую же подушку и старенькое одеяло. Все это воспринималось как сквозь призму. Казалось, что это дурной сон, какое-то наваждение. Вот сейчас еще немного — и я проснусь.