Валерий Могильницкий - Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник) Страница 17

Двое сыновей остались в Москве одни, без родительского ока. В своей книге «Последний долг» (Москва, Academia, 1994 год) Валерий Аграновский вспоминает, как вместе с братом Анатолием пытались вызволить из неволи ни в чем не повинного отца. Они записались на прием к председателю Верховного Совета СССР М.И. Калинину. И их, как ни странно, пропустили к нему.

Они вошли в кабинет Михаила Ивановича с кипой книг и статей отца. Всесоюзный староста, ясное дело, читать их не стал, но для интереса полистал. И только после этого спросил:

— В чем дело, ребята?

Слушал он их внимательно, сочувственно кивая поседевшей головой. У Михаила Ивановича самого жену сделали «врагом народа», отправили в один из лагерей на Урал.

— Помогу чем могу, — коротко сказал он, провожая озабоченно мальчишек к двери.

Этот поход в Кремль не остался без результата. Видимо, Михаил Иванович нажал на рычаг телефона, позвонив кому следует.

Как бы там ни было, в 1941 году дело А.Д. Аграновского было пересмотрено и закрыто «за недоказанностью его участия в совершении преступления и исчерпанием всех возможностей это доказать».

Однако в Москву Абрама Давыдовича не возвращают. Его отправляют пароходом из Норильска в Красноярск. Так как он все лагерные годы добросовестно трудился как врач, начальник санотдела Норильлага Золотарев вручает ему похвальную грамоту, а вместо премии — телогрейку первого срока носки, почти новенькую, не потрепанную… Она спасала его в пятидесятиградусные морозы в Красноярске, почти как шуба.

Он очень дорожил этой телогрейкой. Уже будучи освобожденным полностью, по прибытии в Москву вместе с семьей, Абрам Давыдович продолжал носить ее. И только поступив на работу в редакцию журнала «Огонек», он распрощался с ней. Но долго еще надевал ее, работая на даче в саду или на огороде. «О! Свидетельница моих мук! — восклицал он. — Да тебе сносу нет, ты принесла мне свободу творчества. Можно сказать, что я как журналист возродился из телогрейки зэка».

В этой телогрейке А.Д. Аграновский пробудет в Красноярске вплоть до 1947 года. Большую скрипку поддержки в его судьбе сыграет первый секретарь Красноярского крайкома партии Аверкий Борисович Аристов, в будущем секретарь ЦК КПСС, посол в Польше, Австрии. В июне 1942 года Абрам Давыдович пишет жене в Долинку:

«Значит, я решил остаться в Красноярске, сюда собрать всех вас. В Красноярске я, во-первых, буду восстанавливаться в партии — через крайком. Переговоры начал… Буду писать в местной газете „Красноярский рабочий“, получил даже аванс у редактора, и он ждет, чтобы я дал первый материал». Далее говорится, что встретили его в крайкоме партии тепло — «вплоть до того, что кормят меня, пошили костюм, устроили в гостиницу и т. д.»

А.Б. Аристов привечает А.Д. Аграновского, пригласив его на работу в отдел пропаганды крайкома партии. Он разрешает ему съездить в Долинку, навестить свою супругу, а затем помогает ему в ее освобождении. Правда, это освобождение необоснованно затянулось. Об этом можно судить по письмам Фани, которые сохранил ее сын Валерий (она его называет Валей). В ноябре 1942 года она пишет из Долинки в Красноярск:

«Дорогие мои Абрашенька и Валюта! Ваше письмо от 12 октября я получила. Абраша, ты просишь меня не волноваться. Откровенно говоря, мне это нелегко. Уже больше месяца, как ты уехал, а результатов пока нет. Никаких! Я стараюсь объяснить это всякими причинами, но все же хорошего мало, а главное, что меня уже начинает пугать все это. В чем же причина такой задержки? Непонятно. И вот каково мне сознавать, что я имею право быть с тобой и детьми, а в действительности я все еще далека от вас. Легко сказать: не волнуйся. Нет, я стала сейчас более нервной, чем была. Раньше, не имея перспектив, я мирилась со всем, а сейчас тяжело.

Одним словом, рвусь к вам всем сердцем. Как хочется вырваться отсюда, если б ты знал! К тому же я прихворнула, снова малярия, причем она совпадает с отчетными периодами (особенно 1-го ноября), я с температурой 39° проработала всю ночь. День поспала, а на следующий день, раз температура пала, то вновь вышла на работу, а к вечеру — 39°! При этом и колит разыгрался. Сегодня снова работаю, но слабость ужасная, тем более что три дня я ничего не ела — не хотелось. Одним словом, все вместе взятое не способствует хотя бы сохранению спокойствия, скорее наоборот — нервы в таком состоянии, жду чего-то, что вот, кажется, лопнет все внутри. Как нехорошо это мое состояние, но что я могу поделать с собой? Держалась я долго, а сейчас больше не в силах. Устала от всей такой жизни. Ты меня, детка, не ругай за мрачные настроения. Ты меня понимаешь больше, чем кто-либо. Ты пойми, почему я так близко к сердцу беру. Я также знаю, что все возможное ты сделал, надо время, надо иметь выдержку. Все это так, но где взять силы? Их-то нет. На днях медкомиссия была из Центра. Врач, выслушавший сердце, был поражен его состоянием. Я поняла, что оно еще хуже, чем было. Но все чепуха это. Главное — дождаться свидания с вами. Дожить до этого. Мысленно с вами каждую минуту.

Когда Абрам Давыдович навещал свою жену в Долинке, то договорился с ее подругой Лизой, что она будет сообщать ему о состоянии Фани. В том же ноябре АД. Аграновский получает письмо от Лизы:

«Многоуважаемый А. Д., здравствуйте! Во-первых, хочу извиниться за мою неаккуратность и несвоевременный ответ на Ваше письмо, но есть старая пословица: „лучше поздно, чем никогда“. Правда, я Вам писала телеграмму, в которой сообщила, в каком моральном положении Фанечка, а поэтому я не особенно спешила с письмом. Да я еще надеялась на то, что Фанечка скорее будет дома, чем мое послание, но, увы, получилось немного не так. Фанечка живет еще пока с нами, здоровье ее, можно сказать откровенно, неважное. Но она духом не падает, в этом отношении она довольно энергичная женщина. Я ее увлекаю в общественную работу, она участвует в драмкружке. 7 ноября она выступала в нашем клубе, роль была возглавляющая: германский унтер-офицер Ганс Клаус (исполнила замечательно, аплодисменты переходили в овацию). Ну, отношение к ней со стороны начальника старое, он такой же хороший „хазер“, что в переводе с „французского“ означает „негодяй“. Но за Фанечкой беспокоиться не надо, она и не таким „хазерам“ давала отповедь.

Пишите, как Вы устроили сына, кто за ним ухаживает, он очень смышленый мальчик. Фанечка писала ему умные письма, а он отвечал такими же, так что мне очень понравилось. Между прочим, письма сына я сама отвозила Фанечке в отделение: так часто совпадает, когда бы я ни поехала, всегда привезу что-нибудь из почты. Пишите о себе и сыне, но чаще и побольше. Если будете Фанечке писать письма, пишите на мою фамилию, они быстрее смогут добраться до Фанечки. Ну, пока, до свидания, не смущайтесь, но я поцелую Вас, конечно, шутя. Ладно? Я сейчас спросила на это разрешение у Фанечки, она не возражает. Жду ответа.