Андрей Меркулов - В путь за косым дождём Страница 17

Теперь самолет уверенно кружит над лесом.

Глухая тайга и авиация над ней — резкие контрасты века.

Тайгу победили крылья. Они сделали ее быстро-доступной даже там, где еще недавно требовались изнурительные дни пути среди бурелома и дикой непролази. Теперь все лежит рядом — еще не проснувшаяся тайга и взвихренная жизнь больших городов. Всего лишь несколько часов летного пути отделяют их друг от друга.

Большой лайнер, вылетев из Москвы, за шесть часов доходит до Байкала. Внизу — сплошные массивы леса, туманящиеся в голубоватой дымке. Миллионы гектаров тайги. В светло-серой трубе фюзеляжа дремлют в креслах пассажиры. Проходит стюардесса. В пилотской кабине летчики. Уверенные, неторопливые. Невидимые пассажирам во время пути. Похожие на капитанов дальнего плавания.

А за Байкалом, в долине Селенги, среди сглаженных в линиях сопок, достаточно далеких, чтобы сохранить вокруг Улан-Удэ ощущение простора, — обычный травяной аэродром. Длинным рядом выстроились зеленые полотняные крылья. Малая авиация. Машины, обслуживающие огромные пространства тайги.

Блокнот мой все еще пуст. Я жду рассказов. А летчики молчат. Они не любят рассказывать. На вопросы отвечают кратко: «Летаем...» Профессия приучила их к действию. Загорелый, плотный, с крепко посаженной на бритый затылок синей фуражкой гражданского флота, пилот оценивает обстановку и, признав во мне корреспондента, на ходу разворачивается в сторону. Но вежливость заставляет остановиться. И тогда он говорит быстро:

— Вы лучше идите к самолету и там что-нибудь сфотографируйте. Сколько угодно...

Послушай, пилот, постой.

Мне этого не надо. Я даже не умею толком фотографировать.

Мне надо, чтобы ты рассказал, для чего летают над тайгой. Что чувствуешь, когда рука привычно легла на управление, чихнув, ровно и верно на слух заработал мотор, дрогнули при разбеге темно-зеленые крылья, быстрый взгляд сразу на несколько приборов, подпрыгивающая походка машины по травяному полю, легким движением ручку на себя, и крылья, набравшие силу, уже несут тебя в новый рейс... Мне надо, чтобы ты рассказал, как однажды, когда на пятидесяти метрах высоты над лесом встал мотор, ты, меряя долями секунды оставшийся срок, глазами, вдруг затвердевшими и зоркими, как у падающего к цели орла, выбрал единственно возможную, но все же страшно трудную поляну и посадил машину, ничего не сломав, о чем при разборе случая сказали, что «была грамотная посадка». Мне надо, чтобы ты признался: ты помнишь, как, посадив машину среди, тайги и ощутив лесную тишину после полета, вдохнув полной грудью весь неповторимый запах глубокого леса, ты вздрогнул невольно острой дрожью страстного охотника и рыболова?.. Ведь это ты — новый, современный человек тайги, который вторгается в нее сверху.

Ранним утром самолет уходил в тайгу. В тот самый район, где нет других дорог, кроме воздушных. Леса начались не сразу. Сначала они наплывали островами, постепенно сливаясь вместе. Лиственницы стояли редколесьем; дерево от дерева так далеко, что резкие тени их были видны отчетливо, как фигуры на шахматной доске. Но вот они стали гуще, и все больше стало озер. Постепенно вдруг начинаешь чувствовать, как втягивает тебя неожиданная страна. Озера были удивительно круглые, как будто кто чертил циркулем; отблеск солнца по мере движения самолета по очереди зажигал их нестерпимым блеском; резкие тени деревьев ложились на воду. В маленьком ЯК-12 говорить было трудно из-за шума мотора, пилот Сергей Остапчук, молодой сосредоточенный парень, молча глядел вперед, он уже видел то, что мне не известно было, — цель нашего рейса... Я заметил только, что все глубже на нас надвигается тайга и предательский ярко-зеленый покров полян вдруг отливает тяжелым ртутным блеском болота. Сквозь призрачный желтый круг, образуемый лопастями винта, немыслимо петляя, будто сведенная судорогой, вилась река... Сергей повернулся ко мне: «Витим!» Извилистый, грозной славы, почти тысячекилометровая граница с Читинской областью... Там, внизу, маленький катер с трудом шел против течения — река его не пускала, — разводя длинные складки пены. Вдали, медленно вырастая из горизонта, встают лесистые горы. Одна из них светилась обнаженным известняковым склоном, как белый маяк. Там, у ее подножья, — центр Баунтовского района.

Для авиации здесь всегда есть дело. Авиации не хватает. Теперь все привыкли летать — никто не хочет ехать через тайгу, где беспощадные оводы в кровь заедают лошадь, заставляя ее беситься. Других дорог летом нет. Багдарин стал авиационным центром района.

Каждый день будни аэропорта одни и те же. Взлет. Посадка. «Шестнадцатый, я вас понял, заход на посадку разрешаю...» Здесь не говорят: «Я полетел» — «Я пошел в Карафтит...».

Этот край в наше время осваивала авиация. Как памятники тех нелегких дней, лежат на склонах гор разбитые самолеты. Один врезался в гору Шаман у Муйской долины. Другой остался в озере у поселка Токсимо. Он хорошо виден сверху. Летчик Курочкин, тот, что похоронен в Нелятах, привел его на посадку. Было это перед войной. На озеро гидроплан садиться не может, если не «разбить» зеркало воды, так же как в Арктике трудно садиться на однообразное белое пространство тундры, — нужен ориентир, чтобы глазу было за что зацепиться, определяя высоту посадки. Человек с лодкой, который должен был пройти по озеру, разводя волну, вовремя не появился. Курочкин был хороший летчик, но не увидел отмели, заметной в другую погоду. На ней теперь и лежит, перевернувшись, его гидроплан... А еще раньше, когда летали без радио и шли низко, ориентируясь по руслам рек, темные люди, прознав, что самолет вывозит золото, поджидали его с винтовкой в тайге. Так рассказывают старики.

Я живу в летной гостинице. Тоже молчу, слушаю, что говорят люди, вернувшись после полетов. Говорят о недостатках техники. ЯК-2 — штабная машина, годится не всюду. Здесь на ней трудно. Один мотор, опасно. Мала скорость и грузоподъемность. «Антонам» не всюду можно сесть. Когда же будет «Пчелка»? Ждут «Пчелку». Может быть, корреспондент знает, как насчет нее дела у конструктора Антонова? Нет, я тоже не знаю. Такой самолет очень нужен. Пора сделать новый самолет, удобный для малой авиации, у которой не так уж мало трасс.

Они говорят, что начальство ГВФ, очевидно, забывает малую авиацию. Теперь у нее нет славы тех времен, когда на полотняных крыльях самолеты пронесли свою юность. Теперь большие стремительные лайнеры привлекают фотокорреспондентов. А на полотняных крыльях — простая будничная работа без рекордных рейсов. Правда, работа по-прежнему трудная — ведь горы и лес не стали другими.

В пилотскую входит Аносов. Один из самых старых летунов этих мест. Все говорят о нем с уважением. С виду неприметный, невысокий, с круглым лицом.