Пётр Киле - Дневник дерзаний и тревог Страница 17

Впрочем, для особых раздумий времени не оставалось, приходилось постоянно подрабатывать где-то и как-то, я впервые жил сам по себе. К зиме на первом курсе мне необходимо было приобрести пальто. Об этом каким-то образом узнала англичанка, и она выхлопотала мне материальную помощь, и я купил... шинель, отдавая последнюю дань своей детской мечте о море. Она проявила обо мне заботу, может быть, потому что я хуже всех знал английский язык.

Дело в том, что в средней школе при пединституте учащиеся изучали, кроме русского, родные языки. Для тех, кто продолжал учебу в институте, незнание иностранного языка не представляло особой важности, хотя здесь есть элемент запрограммированного отставания. Для меня - в то время я и не ведал о том - вообще поступление в университет оказалось бы невозможным, ибо в число вступительных экзаменов непременно входил и иностранный язык.

Мой внезапный, скандальный уход из пединститута, возвращение на родину, - теперь можно на это посмотреть и так, - явились чем-то вроде бессознательного вызова судьбе. И все же поначалу в Найхине меня освободили от уроков английского языка, считая, что мне поздно, лишь в десятом классе, приступать к его изучению.

К счастью, у меня всегда был интерес к языкам. Помнится, я даже принимался самостоятельно изучать латинский язык, а потом - английский. Я решил наверстать упущенное время, и учительница английского языка вскоре нашла, что я могу посещать уроки, как все. Таким образом в аттестат зрелости попала оценка по английскому языку - "хорошо", будто все годы в школе я изучал этот язык. Вступительные экзамены я сдал и по английскому неплохо, чтобы пройти по конкурсу без стажа. Это была эпоха "физиков", конкурсы на естественные факультеты большие, о чем, правда, я и не подозревал.

Одна из молодых учительниц из Найхина, переехав жить в Минск, будучи в Ленинграде, нашла меня и очень радовалась, что я поступил в Университет. "Значит, не так страшен черт, как его малюют!" - все повторяла она. Альбина Павловна Уловская была у нас классной руководительницей и преподавала историю. Она с радостным вниманием, как старшая сестра, обхаживала меня, повезла на Невский в мороженицу...

Но я чувствовал какое-то беспокойство в ней, и вдруг она, но как-то мельком, сказала, что ее муж, военный летчик (ведь она совсем недавно вышла замуж, с тем и уехала с Дальнего Востока), погиб. С тех пор, как незаживающая рана, ее боль во мне, и ее образ, ее светлое, без загара и румянца лицо, черные глаза и яркие, без помады, губы, - именно ее я имел в виду в "Воспоминаниях в Москве", она выступила там старшей сестрой девочки из Подмосковья.

В общежитии на 5-ой Линии, в двух шагах от Тучкова моста, а химфак располагался в те времена на Среднем проспекте, я прожил почти два года. С тех пор у меня к Васильевскому острову совершенно особое отношение, это - как старинный город, в котором я некогда жил. Хорошо помню всех, с кем мне приходилось жить в одной комнате.

Жили мы дружно, не устраивая коммуны, делились всем, что у кого было. По праздникам, особенно под Новый год, студенты арендовали, не знаю, на каких условиях, клуб завода имени Козицкого, устраивались вечера и балы. Это были настоящие празднества. Ничто не мешало и мне предаваться веселью, но, странное дело, я не умел танцевать. То есть я умел, очевидно, почти, как все, но из-за природной застенчивости скорее стушевывался, чем решался запросто закружиться по залу. Я в чем-то сомневался, будто речь идет чуть ли не о выступлении на сцене.

К концу первого курса я уже давал уроки по физике, химии и математике, как мой герой Владимир Мостепанов из повести "Женщины в его жизни". Ну, я решил взять уроки танца. Учиться тому, чему и учиться мне не надо было. Я ставил перед собой не те задачи, какие имел в виду, на внешний взгляд. Я хотел обрести свободу, любовь, счастье. Думаю, я так и не научился танцевать, хотя успел посетить несколько уроков танца, вдруг обретя все, чего единственно жаждал.

Улица, ушедшая в ранние апрельские сумерки. Ярко освещенная небольшая комната. Мне трудно представить себя там, среди танцующих пар. Из нынешнего времени я вижу в освещенном интерьере нежный лик, точно с картины Боттичелли. В красном платье с высоким воротом, слегка раскрытым, с тонким серьезным лицом юная девушка в свободном танце... Она умела... Но зачем тогда ей уроки? Я и близко к ней не подошел, но смотрел отовсюду только на нее, и она, как это бывает, невольно оглядывалась на меня, а изредка, как мне казалось, как бы подбадривала меня, может быть, неожиданно для самой себя вступая со мной в тайный контакт.

В то время я жил грезами и о Розе Кузьминой, и о Вале Даниловой, до которой дошли слухи о моем новом увлечении, и она встретила меня холодно-холодно. Одна была далеко и юна, а ради встреч с другой, чтобы пригласить ее на наши вечера или бал, мне нужно было научиться танцевать свободно, то есть лучше всех. Самолюбивый и застенчивый внешне, я был прост и решителен, вообще чувствовал себя в то время куда взрослее, чем позже... Стихия молодости, стихия влюбленностей и страсти, просто молодой чувственности требовали, искали исхода, какого-то направления, цели.

Придя на второй урок, я уже не мог отвести от нее глаз. Деваться мне было некуда. Не имея привычки запросто заговаривать с девушками, я должен был уйти и навсегда потерять ее. Она в тот вечер пришла в последний раз, этого я, конечно, не знал. После урока я вышел на улицу вслед за нею, она повернула в сторону цирка, я - Невского проспекта. И вдруг я направился за нею, она оглянулась без особого удивления, наоборот, она знала, что так и будет, и на мое пожелание познакомиться и проводить ее, она уже поэтому с удовлетворением кивнула.

Вообще робкая и застенчивая, она отнеслась ко мне со вниманием, почти что с детским любопытством из-за моей иноплеменной внешности. Леля (так звала ее в детстве бабушка) работала сборщицей электровакуумных приборов на "Светлане" и училась в вечернем техникуме, куда ей пришлось поступить по воле отца после седьмого класса.

Таким образом, Леля недоучилась в средней школе, как могла бы и хотела, у нее не было выпускного бала, о чем она жалела так, как будто на нем, как Золушка, могла бы встретить непременно принца. Ей очень понравилось, что я студент Университета. Мы были молоды (вообще еще юны) и, кроме любви, этого еще не испытанного до конца счастья, жили все ожиданиями и поисками какого-то высокого призвания. Эти идеальные устремления, которые с годами нередко улетучиваются начисто, и сблизили нас. Я заговорил о писательстве, и Леля, не имея на то никаких оснований, ни минуты не колеблясь, поверила в мое предназначение. Так бывает только в юности и то в какой-то один вдохновенный миг. Участь моя была решена.