Александр Проханов - Я русский солдат! Годы сражения Страница 17

А. Проханов — Он пришел к нам как архитектор управляемой демократии. Управляемая демократия и диктатура — это две совершенно разные структуры политические. И как человек такой пластичной, управляемой демократии (ну, мягкий авторитаризм), он, мне кажется, должен проявить и задействовать поразительные способности всех такого рода систем к выживанию. Эти системы на своих окраинах допускают революции, то есть они допускают афронт, они выделяют из своей среды бунтарей, диссидентов, революционеров. В какой-то момент система под воздействием периферийных революций начинает содрогаться, трепетать, в ней возникает стремление к переменам. Потом она вбирает в себя этих детей, она их соединяет, она их интегрирует. Потому что, по существу, все живучие западные системы построены на этом принципе — они интегрируют революционеров, делая их либо частью поп-культуры, либо вводя их в истеблишмент, как было в Германии.

О. Журавлёва: — Александр Андреевич, мы уже подобрались практически к 100 дням Путина, уже добрались до его первых действий. По поводу гаек: вы считаете, что закручивание гаек — это не наш метод, что называется?

А. Проханов: — Да нет, просто это не его метод.

О. Журавлёва: — Просто очень часто кажется по риторике путинской, хотя она сейчас достаточно все-таки продуманная (это не то, что какие-то спонтанные выступления), но, тем не менее, кажется, что все-таки страх — это его любимый способ воздействия. Когда он говорит с военными по поводу угрозы оранжевой революции и по поводу того, что нам все угрожают, по поводу того, что из-за границы пытаются вмешаться, совать свой нос и так далее, — это же манипуляции самыми простыми чувствами: страха, завоевания, вмешательства, еще чего-то.

А. Проханов: — Ну, понимаете, 1941 год. И, конечно, глупо было говорить о страхе — надо было говорить о садах.

О. Журавлёва: — А вот в 1941 году, между прочим, никого не предупреждали. Никто не говорил, что надо против Германии обороняться.

А. Проханов: — Как это?

О. Журавлёва: — До того, как все началось.

А. Проханов: — Я знаю, что в это время вы были, конечно, местом обороны.

О. Журавлёва: — Александр Андреевич, ну вы же прекрасно знаете, как мы любили… Как товарищ Сталин любил товарища Гитлера. Буквально накануне.

А. Проханов: 1941 году предшествовал 1940-й, 1939-й, 1938-й… Это была абсолютно военизированная психология мира в целом. Армии перевооружались, создавались элитные отряды, аристократию готовили к смертному подвигу во имя родины. И сегодня, когда Путин говорит с военными о войне, конечно, это смешно — он должен был говорить о — карамелях.

О. Журавлёва: — Ой! О карамелях он говорит прекрасно. Он рассказывает, что у нас не получилось вам построить жилье, но мы чуть попозже обязательно построим. Так что про карамель он говорит ровно столько же, сколько про угрозы.

А. Проханов — Ну, я считаю, что если он пришел в гарнизоны к танкистам, он должен говорить о карамелях, о сгущенном молоке, о прическах прелестных женщин, дам Москвы.

О. Журавлёва: — Да, в общем-то, это их больше интересует, да.

А. Проханов: — Вам только так кажется. Вот эта психология пацифизма, которая исходит из либеральных кругов, все время навязывается стране, — она, в общем, отвратительная. Потому что такое ощущение, действительно, будто эта психология заказана — она не соответствует реальному положению дел в стране.

О. Журавлёва: — Да какой пацифизм, Александр Андреевич? Нам говорят, что на нас Америка нападает, а стреляют у нас, у нас в стране, внутри наших границ. Покушаются на разных людей. То у нас бой идет три дня на территории РФ…

А. Проханов: — И что?

О. Журавлёва: — И про это нам никто не говорит — это не страшно? Почему?

А. Проханов: — Ну как никто не говорит? Об этом все время говорят. Нам страшно, знаете, что? У нас была грузинско-российская война. Эта война, конечно, эпизод. Какая это война? Это смехотворно. Эта война была связана с тем, что в Черное море вошел натовский флот с ядерным оружием. Эта война была чревата тем, что была возможна схватка в Крыму, разрастание этой войны в российско-украинскую и в региональную, потому что беспилотники израильские летали над Цхинвали и над русскими войсками. А война с кораблями НАТО в акватории Черного моря — это война по всей акватории Тихого, Индийского, Атлантического океанов. И нам об этом пацифисты не говорят.

О. Журавлёва: — Что помешало Америке тогда до-давить? Ведь Грузию же раздавили российские войска.

А. Проханов: — Атомная война. Атомная война страшна. Поэтому наш ядерный щит является единственной и последней гарантией того, что нас не раздавят бомбардировщики. Но нас могут раздавить через технологии оранжевых революций. Поэтому мне кажется отвратительным разговор с сегодняшним российским народом с пацифистских позиций.

О. Журавлёва: — А нельзя ли говорить с народом с других позиций?

А. Проханов: — Нет.

О. Журавлёва: — Меньше воровать, больше вкладывать?

А. Проханов: — Это да, это да. Но мне-то лично (я-то милитарист), мне отвратителен разговор с русским народом с пацифистских позиций в то время, когда те же самые…

О. Журавлёва: — Тогда зачем военным квартиры? Пусть так идут, героически.

А. Проханов: — Мне отвратительна пацифистская фразеология людей, говорящих с русским народом, тех людей, которые прекрасно признают, например, оборонное сознание в Израиле. Они прекрасно признают, что для израильского человека оборонное сознание, чувство угрозы, чувство опасности, чувство осажденной крепости естественно. Оно для них естественно. Но только не для русских, на границах которых растут армии.

О. Журавлёва: — Хорошо. Чувство осажденной крепости, ладно. Но помимо этого есть еще масса вариантов страха.