Валерий Шубинский - Азеф Страница 17

Аргунов и Чечик не согласились.

«Мы были принципиальными сторонниками террора, но отводили место ему в ближайшем будущем, после предварительного организационного и идейного объединения, и признавали террор не единичным и случайным, а как систему ударов. Террор Азефа поэтому показался нам достаточно узким, беспочвенным, продуктом заграничных споров и заграничных выводов о русской действительности»[55].

Никто, однако, не заподозрил толстяка-инженера в провокации.

Типографию решено было устраивать в Сибири — подальше от глаз.

В сентябре (когда Азеф находился в Германии) супруги Аргуновы повезли оборудование за Урал. «По пути мы, — вспоминает Аргунов, — заехали в Екатеринбург, ехали по Волге и не видели за собой слежения». Но при попытке испытать станок в переселенческом пункте в Томске оказалось, что он не работает.

Станок перевезли в Петербург. «Решили обзавестись самыми первобытными орудиями (доска и ручной вал)». За технической помощью Аргунов обратился к Азефу.

«Я попросил его сделать тяжелый, но не громоздкий вал (у старого станка был деревянный, огромных размеров). Он согласился, сославшись на то, что у него, как у инженера, есть знакомые на заводе, да и для своих надобностей он может заказать, и это не будет никому казаться подозрительным. Где и каким образом мы думаем ставить типографию, Азеф не интересовался, но он горячо убеждал не делать этого в России, а перенести все за границу. Вообще все наши хлопоты с печатаньем называл „пустяками“. „Главное ведь, террор“, — прибавлял он обычно.

Металлический вал (фунтов в 15 весом) был скоро готов. Его приготовили, по словам Азефа, на каком-то заводе. Я зашел за валом в контору, где служил Азеф, и унес вал в портфеле. Застал я Азефа в отдельном рабочем кабинете, среди электрических лампочек и приборов. Это было в ноябре 1900 года»[56].

О просьбе Аргунова Азеф информировал Зубатова. Вал был предоставлен с его ведома и по его рекомендации.

Типографию устроили в Финляндии (великое княжество пользовалось автономией, полиция там была местная и не особенно усердная в преследовании врагов империи, так что для русских революционеров за Сестрорецком начиналась своего рода вольготная полуэмиграция), в неком «имении», хозяйка которого сочувствовала русской революции.

Работали втроем — Аргуновы и Клавдия Селюк. Женщины за наборщиц, мужчина орудовал тридцатифунтовым валом для ручной катки (тем самым, который изготовил Азеф).

«Станка не было. Была доска и 30-фунтовый вал для ручной катки. Вот и вся „типография“. До остального надо было доходить опытом. Приступили к работе. Набрали первую страницу, и начался опыт. Ничего не получается. Вместо передовой статьи, ряда ее строчек — выходит какая-то мутная грязь с кое-где торчащими буквами и фразами. Начинается отыскиванье первопричины. Растирается иначе краска. Подбивается тут и там шрифт и т. д. <…> Опыты продолжаются. И вдруг из-под валика вышла страница с напечатанным рядом строчек»[57].

В конце 1900 года появился первый номер революционного периодического издания. Название было звучным — «Революционная Россия». Первоначально предполагалось — «Свободная Россия», но в шрифте не хватило нужных прописных букв. Тираж составил 700–800 экземпляров. Печатали его месяц. За это время газету таким тиражом можно было переписать вручную.

Передовица начиналась так:

«В двадцатый век мы вступаем при апогее царской власти. Никогда еще гнет деспотизма не ощущался так сильно, никогда еще издевательства над самыми элементарными правами личности не доходили до таких неслыханных размеров. И конца этому полному обеззакониванию страны пока не предвидится…»

Эта преувеличенная риторика должна была служить моральному приуготовлению к системе ударов.

Но некоторые не ждали сигнала.

14 (27) февраля в Петербурге Петр Владимирович Карпович, бывший студент Московского и Юрьевского университетов, явился на прием к министру просвещения Николаю Павловичу Боголепову, изложил ему прошение об открытии в Чернигове реального училища, дождался, пока министр повернется спиной, — и хладнокровно выстрелил в него. Он даже не пытался скрыться. Карпович был одиночкой, только связан с заграничными кругами социалистов-революционеров. Стрелял он не в какого-нибудь полицейского сатрапа, а в кабинетного ученого, автора учебника римского права. Поводы — определение в солдаты участников студенческих беспорядков, увольнение прогрессивных профессоров и т. д.

Царская власть, чтобы ни писали в «Революционной России», находилась в своей мягкой фазе. Если в 1880-е годы, после 1 марта, за революционную болтовню, случалось, ссылали на Колыму, а за переписку с террористами пожизненно сажали в крепость, то Карпович за дерзкое убийство безоружного человека при исполнении им государственных обязанностей получил всего 20 лет каторги, из которых отсидел шесть. Он был почти разочарован: он собирался пожертвовать жизнью.

А в Москве Азеф, явившись в больницу к захворавшей жене, радостно сообщил ей:

— А знаешь, начался террор!

Чему он радовался? Возможности развернуться на полицейской службе? Или уже предвидел свою двойную игру?

(Карпович потом, после каторги, некоторое время работал в Боевой организации под началом Азефа и оставил революцию после разоблачения своего командира.)

В это же время был подготовлен второй номер «Революционной России». В подготовке материалов, кроме Аргунова, участвовали журналисты А. В. Пешехонов и В. А. Мякотин. Это уже было время консолидации эсеровских сил. Гершуни совершал свой объезд России и встречался с Аргуновым («в лесу, у стога»).

Летом 1901 года Аргуновы жили на даче в Кирилловке, а Азеф — неподалеку, в Малаховке. У него гостили две сестры и брат (Владимир или Натан?) из Ростова. Отношения становились все более сердечными. Приятели оказывали друг другу небольшие услуги. Например, Азеф (вот еще один пример его мелочной скупости) попросил у Аргунова, служившего на железной дороге, бесплатный билет для прислуги и пользовался им в поезде по пути с дачи в город и обратно[58].

Евгений Филиппович теперь принимал регулярное участие в технической стороне аргуновских затей: «Взялся он делать металлическую доску (на которую кладут шрифт), резиновый рукав для вала и небольшой валик». Он знал, что типография в Финляндии, подробностей не разузнавал. Между тем в донесении Ратаеву сообщал, что типография «практически у нас в руках», но что торопиться с арестами не надо. Помогал он и в доставке из-за границы изданий «Аграрной лиги» — тоже, разумеется, с ведома Зубатова и Ратаева.