Илья Вергасов - Останется с тобою навсегда Страница 17

- Не кричи. Настрелялся - больше некуда...

- Кто ты? Где я?

- Едем, слышишь?.., Я при тебе, сестра. А ты лежи спокойненько. И тебе легче и другим, а то шибко орешь!

- Верно, сестра... - Голос надо мной дребезжащий, вроде простуженный. - Надо врача позвать. Сестра! Пусть замолчит...

- Он бредит, товарищ полковник.

- Успокойте, есть же средство... Ведь с ума сойдешь от одной вони... Почему не перевязываете его? Требую начальника эшелона!

- Нечего требовать, лежите спокойно со своим аппендицитом.

Как длинна дорога... Болит кожа, болят все косточки. Наверное, солнце в зените - душит, нет мочи...

Перекаленный эшелон подкатил к Ташкенту, прилип к платформе. Пошло мужское разноголосье: один требует костыль, другой с кем-то прощается, третий кого-то материт. Санитары снимают полковника с верхней полки. Он ими командует: "За правое плечо, ногу повыше". Должно быть, грузный - санитары тяжело дышат...

- Вы как думаете, товарищ подполковник?

Начальник резерва поднялся с дивана, я за ним.

- В резерв попадаю впервые, - отвечаю ему.

Он вызвал дежурного офицера:

- Подполковника Тимакова - на Ворошиловскую, пять! Дайте проводника.

На Ворошиловской, пять - казацкая хата, впритык к ней сарай, чуть в стороне колодец с воротом, закрытый от ненастья позеленевшей конусной дощатой крышей.

Счистил с сапог грязь, подошвы потер о рогожу, лежащую у входа, вошел.

- Кто тут, эй!

Мертвая тишина.

Зала - так на Кубани называют большую комнату - увешана фотографиями: с выцветших карточек лупоглазо глядят казаки в черкесках с газырями, в узких поясках с набором из серебра, кинжалы, кубанки, Георгиевские кресты. В переднем углу иконы. На окнах цветы, земля в горшках черна, влажна ухаживают.

Четыре солдатские койки, гладко затянутые серыми одеялами, выстроившиеся вдоль стен, кажутся лишними в этой просторной комнате с высоким потолком, лежащим на толстой матице.

Послышались шаги, я повернулся - у порога стояла пожилая женщина, повязанная черным платком. У рта и серых глаз сеть морщинок. Поклонился ей.

- Чи новый хвартирант? - спросила, разглядывая.

- Да.

- О та ваша койка.

- Спасибо.

- А дэ харчуваться будете?

- А они?

- Та таскают со складу муку, олию, трохи мьяса. Маю сало, борщу та узвару наварю - всэ дило.

- Добро. Как разрешите вас называть?

- Мария, по-батьковски Стэпановной буду.

Вытянулся перед ней:

- Прошу, Мария Степановна, зачислить на котловое довольствие подполковника Тимакова Константина Николаевича.

- Та не смийтэсь. - Глаза ее улыбались.

Не успел расположиться - в комнату вошли два полковника, чем-то похожие друг на друга. Сняли шинели, у обоих на кителях никаких наград. Значит, пороха еще не нюхали.

- Ну, казаки, геть к борщу, - позвала хозяйка.

- Степановна, у нас новый жилец, такой случай, а? - сказал один из полковников.

- Нэма, хоть уси куточки обшукай.

- А у деда?

- Та у дида Яковченко сноха дома. Вин ей боиться, як черт ладана. Сидайте та йишьте.

А борщ, борщ! Варево исчезало с такой быстротой, что Степановна едва успевала подливать...

Прошла неделя. Наконец-то зима снова добрела и до предгорья, подморозила жидкую грязь, перекрутила ее немыслимыми жгутами, запорошила снежком.

Северо-Кавказский фронт расформировали - резерв набит офицерами. Чем больше фронтовиков подбрасывали военные госпитали, тем энергичнее и деловитее становился полковник Мотяшкин.

Нас, полковников и подполковников, тридцать два человека - целый взвод. Служба идет, майдан истолочен начисто, звенит от мороза. Стараемся: ать-два! Носок вперед, плечи развернуты - ать-два! И так с рассвета дотемна. Устаю, как уставал солдатом-первогодком, когда мой отделенный командир часами учил меня ставить ногу на полную ступню.

Вечерами мои соседи-полковники с курсантской сноровкой складывали обмундирование. Глядя на них, и я поступал так же. Как-то улегся и подумал: что может сделать человек сверх того, что уже сделал? Или всегда надо начинать сначала?

И сегодня с утра строевая. Полковник Мотяшкин долго выравнивал наши колонны. Сам он был грузным, короткошеим, но шагал удивительно легко корпус не дрогнет. Иван Артамонович наблюдателен: будто всех сразу видит нет сил избавиться от полковничьих глаз. Наша колонна поравнялась с ним.

- Хорошо шагаете, подполковник! - крикнул он мне.

- Рад стараться!

- Ко мне!

- Есть!

- Ать-два! Ать-два!., Товарищи офицеры! - зычно - откуда только голос! - кричит полковник. Майдан замирает. - Вот он, - кивает на меня, строевик. Слушай мою команду: пр-рямо, шагом арш!

Чуток корпус внаклон, левую ногу вперед и на полную ступню, потом правую... левую... А Мотяшкин, слегка откинув крупную голову назад, упоенно:

- Кр-ру... гом марш!

Под его счет "ать-два-три" - через левое плечо на сто восемьдесят градусов, с выбросом левой ноги.

- Шире шаг!

Еще в курсантской роте в Киеве натренировали меня, что называется, до артистизма. Точно и четко исполняю мотяшкинские команды.

- Молодцом, подполковник! - Иван Артамонович вытирает со лба пот, будто он, а не я маршировал.

- Благодарю и прошу позволения на сутки отлучиться в город Краснодар по личному делу! - выпаливаю неожиданно для себя.

Полковник, думаю, по инерции восторга, который он испытывал во время моего показательного марша, сказал:

- Вполне заслужили.

Но увольнительную подписал со скрипом, строго предупредил:

- Не опаздывать!

10

В город добрался на попутной машине. Куда идти? Зачем? Впрочем, хитрю...

Дни мои в резерве были заполнены до отказа: строевые и тактические учения, стрельбы и политзанятия. Как все, дневалил у входа в мотяшкинский штаб и придирчиво следил за блеском сапог и пуговиц на мундирах офицеров. Но в другой, глубоко затаенной стороне моей жизни нет-нет да и возникнет щемящее чувство вины перед женщиной, что живет в крохотном, домишке на окраине Краснодара. Почему так грубо я отнесся к ее душевной чуткости и доверчивости?..

Чем ближе к ее калитке, тем больше волнуюсь.

Вижу деда. Стоит там, где и стоял в первый раз, будто никуда и не уходил.

Поздоровались.

- Часом, подымить нэма чим?

- Найдем, старина. - Отвалил кучу папирос.

Взял, хитровато прищурился:

- Закоротыло, га?

Не отвечая, стучу в калитку; дедок похихикивает.

Калитка приоткрылась, Галина скользнула по мне настороженным взглядом:

- Заходите... - Сутулясь, пошла впереди меня.

В комнате, как и тогда, тепло, уютно. Сняв шапку, сказал:

- Сяду, с вашего позволения. - И опустился на стул.

Чуть откинув голову, она выжидательно смотрела на меня.

- Хотите повинную? - Я облизнул пересохшие губы.