Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу Страница 17

Не может же быть, чтобы там не осталось стойких тельмановцев. Это два. Наконец, завоевав доверие, бежать домой на фашистском самолете, - это три. Ну а если придется погибнуть, то погибать надо будет достойно и красиво, так, чтобы у фашистов, начиная с этого вылощенного Вернера Холъца, мурашки по телу прошли и последние волосы стали бы на дыбки. Стало быть, выше голову, Федя, земли советской сын! Докажи, что ты эпикуреец, но эпикуреец особый, не продающий Родину за понюшку табака!"

Утром пришел полковник Хольц, но уже не в штатском костюме, а в мундире полковника гитлеровской армии и, посмотрев на почти полностью опустошенную бутылку "мартеля" пораженно воскликнул:

- О-ля-ля! Судя по этому оскудевшему сосуду, у вас была ночь, полная философских раздумий.

- Вы неплохой психолог, Вернер, - с подчеркнуто дружелюбной улыбкой воскликнул раненый советский летчик. - Эпикур победил во мне все системы и ваших и наших философов. Считайте, что я даю согласие.

11

Прошло полгода. Коричневый приземистый "хорьх" - одна из лучших легковых машин третьего рейха - скольвил по мокрому асфальту широкой и совершенно пустынной Унтер-ден-Линден. Сетка моросящего дождя висела над серыми кварталами Берлина, а весенний воздух был пропитан запахом гари, витавшим над мрачными остовами разбитых при бомбежке зданий.

Федор Нырко и полковник Хольц, откинувшись на кожаную спинку заднего сиденья, вели неторопливый разговор. На Федоре была форма офицера военно-воздушных сил, лишь без знаков различия, с нашитыми на парадный темно-синий френч позолоченными эмблемами фашистских люфтваффе. Отдернув занавеску, он всматривался в мелькавшие здания и редких пешеходов в блестящих прозрачных разноцветных плащах с высоко поднятыми над головами зонтиками. Многие несли в руках кошелки со скудным продовольственным пайком военного времени.

В руках у чиновников всевозможных фашистских ведомств и канцелярий были коричневые и черные портфели из эрзац-кожи. На темных ноздреватых фронтонах домов висели лозунги, проклинающие до сих пор не уничтоженную Красную Армию, правительство Сталина и его союзников. Злое чувство радости грело Федора, но радость эту никак нельзя было сейчас проявлять. Слишком проницательным был его сосед, прикрывавшийся напускной невозмутимостью. Он и теперь угадал ход его мыслей.

- Любуетесь нашими руинами? - осведомился он сухо.

- Зачем же? - усмехнулся Федор. - Я же все-таки добровольно давал отпечатки пальцев и обязательство работать на новую Германию.

- Это верно, - теплее проговорил Хольц, и тотчас же озабоченно продолжил: - Имейте в виду, господин Нырко, визит, который мы сейчас должны с вами нааестя, может сыграть большую роль в вашей судьбе. Высокое лицо, которое нас через несколько минут примет, терпеть но может низкопоклонства. Рекомендую держаться скромно, с достоинством и быть до конца правдивым.

- Постараюсь, - буркнул Федор.

Их долго вели по длинному коридору, и, судя по тому, с каким почтением козыряли Хольцу офицеры в форме люфтваффе, Федор подумал, что этого полковника секретной службы достаточно хорошо знают и в высших фашпстских сферах.

У белых дверей с массивными золотыми вензелями их остановили два рослых эсэсовца. Хольца спросили, есть ли у него какое-либо оружие, а Федора быстро и бесцеремонно обыскали, такого вопроса не задавая. Потом один из них, коротко бросив: "Гут", - растворил обе половины двери, и они оказались в очень обширной приемной с двумя громоздкими столами, один из которых был пуст, а за другим сидел полковник с помятым красным лицом и опухшими веками. Небрежным кивком он указал Хольцу на другую дверь, и это означало: "Можете заходить". Следом за Хольцем, неслышно ступая по дорогому ворсистому красному ковру, Нырко долго пересекал огромный с высокими сводами и картинами в золоченых багетах кабинет, где фигура тучного коренастого человека, стоявшего над столом, уставленным десятками телефонных аппаратов, казалась случайной и явно затерянной. Не подавая ни одному из них руки, он лишь чуть-чуть склонил голову в полупоклоне, так, что даже светлые волосы не разметались над его широким лбом. От заданной улыбки вздрогнул увесистый подбородок этого человека, но голубоватые глаза остались холодными и настороженными. Человек был в охотничьей расстегнутой куртке и высоких, ладно сидевших на его толстых икрах сапогах. На подоконнике лежало ружье с переломленным стволом в роскошной серебряной оправе, а рядом стояли патроны. Очевидно, высокопоставленный хозяин этого кабинета куда-то собирался. Он оперся широкими пухлыми ладонями о край сюда, и на пальцах сверкнули дорогие перстни. Холодные глаза цепко и заинтересованно рассматривали Нырко.

- Хольц, - сказал он, не глядя на полковника, - передайте вашему подопечному, что я все знаю о его судьбе. И спросите, известно ли ему, что в воздушном бою над Могилевом он сбил полковника Эриха Ратова?

Майор Нырко щелкнул каблуками и сказал: "Яволь!"

Человек засунул пухлые руки в карманы охотничьей куртки и не то одобрительно, не то порицающе покачал головой.

Чем пристальнее всматривался в него Нырко, тем все больше и больше незнакомец ему кого-то напоминал. Но кого? На этот вопрос Федор не мог ответить.

- Полковник Эрих Ратов был одним из моих самых любимых асов, - сказал незнакомец и вновь пристально посмотрел на Федора. - Однако это не означает, что я испытываю к вашему подопечному чувство ненависти.

Мы, немцы, умеем уважать храброго врага. Передайте, что я приветствую его согласие воевать на стороне войск фюрера против англо-американских плутократов. Ваша же идея, Хольц, о создании особой эскадрильи для боевых действий против английских ВВС из русских пленных летчиков, заслуживающих доверие, достойна самой большой поддержки, и мы её осуществим.

Человек в охотничьей куртке подал Хольщу руку, а Федору доброжелательно кивнул. И оба поняли: аудиенция закончилась.

12

Почти на самой окраине города в конце Франкфурталлее была небольшая неброская трехэтажная военная гостиница. Проживал в ней очень пестрый народ, никогда не стремившийся устанавливать друг с другом тесные знакомства. В небольшом ресторанчике, сидя за одними столиками и цедя кружку за кружкой янтарное пиво или проглатывая согревающий стаканчик доппель-кюммеля, постояльцы обменивались лишь самыми общими фразами, не обязывающими к установлению близких отношений.

Майору Нырко был выделен скромно обставленный угловой номер с большим окном в виде фонаря, выходящего на людную улицу, по которой беспрерывно катили желтые трамваи.

После приема Федор и Хольц возвратились в этот номер. Федор с некоторым удивлением отметил в своем опекуне резкую перемену. Казалось, обычная ледяная выдержка покинула полковника. Его движения стали суетливыми, речь веселой. Потирая длинные белые ладони, Хольц фамильярно воскликнул: