Моисей Радовский - Фарадей Страница 17

Я живо помню месяц, проведенный мною в Уолмере с теткой и дядей. Как я радовалась, когда мне разрешили ехать с ним. Мы с дядей сидели на верху почтовой кареты, на его любимом месте, позади кучера. Когда мы под'ехали к «Холму Стрелка», он так и сыпал шутками по поводу Фальстафа и чопорных людей[6]. Ни одно зрелище, ни один, обращающий на себя внимание, звук не ускользал от его быстрого взгляда и слуха. В Уолмере у нас был коттэдж в поле. Дядя был в восторге, потому что одно окно приходилось как раз против вишни с гнездом черного дрозда на ней. Он по нескольку раз в день ходил смотреть, как дрозды-родители кормят птенцов. Я помню также, что его очень забавляло, как у наших дверей только что остриженные ягнята тщетно пытались найти своих собственных матерей, овцы же, не узнавая остриженных ягнят, не подавали им обычного знака.

В те дни я очень любила смотреть на восход солнца. Дядя всегда просил звать и его, когда я просыпалась. Как только заря разгоралась над заливом Pegwell Bay, я тихонько спускалась вниз и стучала в его дверь; он вставал, и я получала громадное удовольствие, наслаждаясь этим великолепным зрелищем вместе с ним. Восхитительно также бывало любоваться вместе с ним заходом солнца. Я хорошо помню, как однажды мы стояли на холме, покрытом полевыми цветами, и смотрели, как угасал день. Спустились сумерки, донесся звук колокола из Upper Deal. А он все стоял и смотрел, пока совсем не стемнело. В такие минуты он любил, чтобы мы декламировали стихи, отвечавшие его настроению. Он носил в кармане «Ботанику» Гальпина и часто, когда мы отдыхали в полях, заставлял меня рассматривать всякий незнакомый цветок.

Однажды вечером поднялся густой белый туман и скрыл все от наших глаз. Часов в десять дядя позвал меня к себе в комнату смотреть привидение. Мы стояли у окна, он поставил свечку позади, и тогда появились две гигатские тени — передразнивавшие каждое наше движение…

Так как дядя приезжал в Уолмер отдыхать, то в мои обязанности младшего члена семьи входило всячески отвлекать его от книг. Иногда мне разрешалось пойти почитать с ним, и дедушка, живший с нами, обычно говорил: «Что это за странные уроки чтения там, наверху? Хи-хи да ха-ха слышится чаще, чем что-либо другое».

«Дядя превосходно читал вслух. Иногда он читал нам пьесы Шекспира или романы Вальтер-Скотта. Но больше всего я любила слушать, как он читал Чайльд-Гарольда[7].

Дядя очень любил Байрона и восхищался Кольриджевым «Гимном Монблану». Когда он читал и его что-либо трогало в книге, а это случалось нередко, то это чувствовалось не только по голосу, — слезы навертывались у него на глазах.

Он терпеть не мог отговорок, увиливаний и болтовни. Однажды я рассказала ему о профессоре, пользовавшемся хорошей репутацией, которого застали изымавшим какую-то рукопись из библиотеки. Дядя сразу сказал: «Что значит — изымавшего»? Тебе следовало бы сказать «кравшего». Употребляй, дорогая, точные выражения».

«Он предоставлял мне во всем свободу выбора и терпеть не мог нерешительности. И мне приходилось не только решать, но решать быстро. Он считал, что в мелочах быстрота решения чрезвычайно важна и что решение плохое лучше, чем никакое.

Когда дядя покидал кабинет и переходил в гостиную, он принимал живейшее участие во всех пустяках, о которых там говорили. Сидя у камина, мы часто играли с ним в какую-нибудь детскую игру, причем он обычно бывал самым ловким игроком. Он также принимал участие в шарадах, и я хорошо помню, как он однажды оделся разбойником и выглядел весьма свирепо. В другой раз он нарядился «ученой свиньей».

В горе и несчастьи он первый приходил нам на помощь. Никакие научные занятия не могли ему помешать лично принимать участие во всех наших огорчениях и утешать нас, как только он мог. Время, мысли, кошелек — все щедро отдавалось тому, кто в них нуждался».

Секретарь Королевского института Бенс Джонс, в своей двухтомной работе: «Жизнь и письма Фарадея» (издана в Лондоне в 1870 году), приводит еще и другие интересные воспоминания о нем:

«Он почти всегда был занят какими-либо исследованиями и оставался в лаборатории почти до 11 часов вечера, а затем шел спать.

У него оставалось мало времени для чтения, за исключением чтения журналов и научных книг…

Когда он очень уставал и приходил в полное изнеможение, что случалось нередко, он брал какой-нибудь увлекательный роман. Это было для него хорошим отдыхом…

Он очень любил также ходить в театр, хотя делал это очень редко. Больше всего он любил театр, когда чувствовал себя усталым и когда миссис Фарадей могла пойти с ним. Они шли в театр пешком, брали места в партере, и Фарадей отдыхал здесь, как нигде. Если у миссис Фарадей были гости, то он ходил в театр один, за полцены. Он очень любил музыку, но только музыку хорошую. До женитьбы играл на флейте и, видимо, из экономии переписывал ноты, которые сохранились до сих пор. Он говорил, что в молодости знал наизусть множество песен».

Этими отрывочными воспоминаниями исчерпываются все сведения, которыми мы располагаем в отношении частной жизни Фарадея. Большинство из них говорят о Фарадее 20-х годов, т. е. относятся к тому периоду его научной деятельности, который рассматривается в настоящей главе.

Деятельность Фарадея за этот период была, как мы видели, весьма плодотворной. Сделанных им работ[8], по мнению одного из его биографов, было достаточно для того, чтобы занять видное место и в научном мире того времени, и в истории науки. Но важнейшие достижения, связанные с именем Фарадея, относятся ко второму периоду его деятельности — эпохе его «Опытных исследований по электричеству». Эпоха эта начинается с 1831 года, с момента открытия Фарадеем явления электромагнитной индукции, основы основ современной электротехники. 

Великий ученый

Экономические эпохи отличаются, по Марксу, не тем, что производят, а тем, как производят, какими средствами труда. С этой точки зрения справедливо положение, что этапы истории материальной культуры характеризуются ведущими средствами труда. Только в таком понимании можно употреблять термины: «каменный век», «бронзовый век», «век пара», «век электричества» и т. п.

Если говорить о периодах в новейшей истории, то характеристика наших дней как века электричества является наиболее справедливой. Никакой иной вид средств труда так глубоко не проник во все поры общественной жизни, как электрический ток. Поэтому генератор электрического тока занимает исключительное место в современной системе производительных сил. Все существенные изменения, происшедшие в материальном базисе человеческого общества за последнее полустолетие, связаны прежде всего с использованием свойств электрического тока. Важнейшие технические задачи, возникшие перед различными отраслями народного хозяйства, в большинстве случаев разрешались путем применения электрической энергии. Революционизирующее влияние нового завоевания человечества в борьбе за освоение природных сил огромно. Вот почему справедливо утверждение, что новая эра в истории современной техники начинается с момента промышленного использования великих открытий в области электромагнетизма.