Коллектив авторов - Пермские чекисты (сборник) Страница 17

— Эт-та кто висит? — Увидел Маркова и сказал буднично: — Сам, что ли?

После нескольких неудачных попыток Грищук все же забрался на сук, вытянул руку с ножом и перерезал стропы. Сорвавшегося в снег висельника Андриянов стал проворно обшаривать, но отступился после окрика Грищука. Николай снял с Маркова заплечный мешок, сложил в него оружие и документы покойного. Подумал и затолкал бушлат, разорванный сбоку.

— Шапку и валенки поискать? — с готовностью предложил Андриянов. — Сгодятся в хозяйстве.

— Нечего время попусту тратить. Их он потерял еще в воздухе, после рывка. Благодари каптенармуса, что нам с тобой тесные валенки выдал. А то бы в носочках гуляли сейчас.

Они откидали ногами снег от ствола, положили труп и нагребли над ним сыпучий холмик.

Астахов был уже на стоянке. Сидел на длинном мешке из парусины, устало опустив голову на колени. Тому, что нашелся Андриянов, он не удивился, скользнул по нему взглядом и вопросительно кивнул на мешок за спиной Грищука: чьи вещи?

— Маркова, царствие ему небесное, — сказал Грищук, снимая мешок и садясь на него. — Повис на дереве. То ли задохнулся, то ли замерз.

Андриянов повалился в снег, застонал от усталости. Грищук тащил его за собой почти без передышки.

— Все пропадем тута. Может, пожалеем, что не повесились сразу.

Грищук пнул его валенком в бок.

— Заныл, как баба! И Маркова не поминай зря. О покойнике или хорошо говорить, или ничего. Хорошего мы о нем не знаем.

Астахов вскинул голову, собрался что-то сказать, но раздумал. Видимо, доброго слова Марков не заслужил.

В контейнере, который приволок Астахов, оказались спальные мешки и взрывчатка. Другой груз был бы более кстати — лыжи, топор и пила. Пришлось руками-ногами отгребать снег. Очистили площадку до мерзлых травяных кочек. Наложили еловых лап, чтобы не на голой земле сидеть. Сухие сучья для костра обламывали уже в полной темноте, подсвечивая фонариком. Сварили пшенную кашу из концентрата и эрзац-кофе.

После ужина Андриянов забрался спать в «шатер» под столетнюю ель, Астахов и Грищук остались сидеть у костерка. Почему их не обнаружили? Где искать старшего группы Тарасова, радистов Кинеева и Хаджигараева? Мыслимо ли выбираться из леса без лыж, снегу-то выше пояса... Может, оно и к лучшему, что так разбросало ветром парашютистов? Астахов, пока один, не опасен. Как он выберется, если вздумает прихлопнуть Грищука и Андриянова? Если и с Тарасовым чего случилось, то поручик останется один против четырех. Не посмеет настаивать на выполнении задания и возвращении. Да и скрутить его недолго.

— Тарасов откуда взялся? — стал осторожно выяснять Грищук намерения руководителя группы. — Давно ли из России?

Астахов охотно поддержал разговор.

— Покинул родину в двадцатом, как и я, грешный, через Крым. Из морских офицеров. Преподавал в Белграде навигационное дело. Как сюда занесло? Кто в точности знает! Славянская душа — потемки. Я так полагаю — тоска по месту, где пуповину обрезали, в душе у нас, россиян. Кстати, Тарасов родом из здешних мест, с Урала. Детство, рассказывал, провел на берегах Чусовой. Не знаешь такой реки?

Грищук пожал плечами. Не приходилось бывать ни на Урале, ни в Сибири. И мрачный еловый лес был ему в диковинку. Другое занимало его мысли сейчас: опасаться Тарасова или попытаться склонить его к невозвращению в разведшколу «Цеппелина». Тоска по родине — это блажь и чушь. Враг или не враг Тарасов нынешней России — вот что определит дальнейшие действия Грищука.

Астахов завалился на спину, потянулся, глядя в непроницаемую темень февральского неба.

— Первая ночь на родной земле, — сказал он вроде бы искренне. — Сидим в глубоком снегу, не знаем, как выберемся и что ожидает нас. А дышится вольно и широко. Слушай, Николай, расскажи, как жила до войны Россия. Хочу понять, откуда, из какого рога изобилия посыпались танковые армии, которые повернули вспять фашистское нашествие.

Грищук нагнулся к костерку, потрогал развешанные для просушки портянки — они не подсохли, а начали похрустывать от мороза. Завтра, решил он, надо поручить Андриянову костер, чтобы весь день занимался хворостом.

— Откуда? — переспросил он. — Это пока военная тайна, которая ни мне, ни тебе не известна. Но, думаю, не зря такую большую группу, как наша, фашисты забросили именно на Урал. Что касается довоенной жизни, изволь, расскажу.

В лесной поселок Бревно прибыли в сумерках. Девчат вместе с их командиршей Пашей расположили в протопленном клубе, который остался от действовавшего до войны лесопункта. Широков, Семериков и Зонов остановились в доме лесника. И старый охотник Вогулкин с ними.

Виктор, помня наказ Недобежкина, выставил посты наблюдения. После полуночи выпало дежурить ему в паре с Пашей-фронтовичкой. Дошли до стоявшей возле спуска к реке теплушки. Широков осторожно заглянул в нее через висевшую на одной петле дверь. Сквозь выбитые окна, выходящие на две стороны, надуло снега, под ним угадывались скамейки вдоль стен. В таких теплушках лесорубы зимой обогревались и обедали, точили пилы и топоры. Виктор пригласил Пашу зайти, скинул снег со скамеек.

— Отличный наблюдательный пункт, — шепотом сказал он. — Вы глядите в сторону реки, я — на поселок. Сидеть тут можно. Вас, я заметил, ноги уже не держат.

— Да, — призналась она, усаживаясь напротив. Поставила карабин рядом, полезла в карман за куревом.

— Что у вас с ногами, поторопились из госпиталя?

— Это неизлечимо, — сказала она с хрипотцой курильщика, — пальцы на ногах поморозила, отрезали в медсанбате. А в тыловой госпиталь угодила с воспалением легких. Оклемалась.

— Курить не надо бы на слабые легкие, — посоветовал он.

— Эх, лейтенант, не клевал тебя жареный петух, а я кругом исклевана. Что табак после всех передряг!

Она жадно докурила, притоптала окурок валенком.

— Посмотрели бы сейчас девчатки на свою Павлину Генриховну, любимую учительницу... В белой вышитой кофточке, в лодочках на высоком каблуке. «Анна унд Марта баден» или «Маус, Маус, комм хераус». Любили дети язык Гейне и Гете, стихи их декламировали. А услышали в жизни совсем другое — язык оккупантов, поджигателей и вешателей. Ненависти к врагам надо было учить в школе, не размягчать души будущих воинов.

— Ну, зачем вы так, — не согласился Виктор, — язык тут ни при чем. Не с народом воюем, а с фашизмом. И прекрасно, что уважение к немецкой культуре воспитывали у ребят. Придут в Германию освободителями, не мстителями.

— Вольно так рассуждать в глубоком тылу. Я же мстила и еще не один десяток фрицев отправила бы на тот свет, будь моя воля...