Селеста Альбаре - Господин Пруст Страница 17

—     Повторяю, они пахнут. Принесите мне другие. Я опустила нос и пробормотала: «Хорошо, сударь», — но с тех пор уже никогда не грешила.

Но беспокойства были не только от запахов. Как и все астматики, он чихал во время приступа, и ему приходилось безостановочно вытираться. Поэтому заранее на маленьком столике у изголовья клались целые кучи носовых платков. Вытершись — он никогда не сморкался, — г-н Пруст бросал платок на пол. И так один за другим. Первое время я восхищалась тонкостью материи, и он объяснил мне, что его слизи­стая оболочка очень раздражается и не переносит ничего другого. Одно время (это было как раз после войны 1914 года) по его просьбе мне приходила помогать моя сестра Мари, и как-то раз он попросил купить носовые платки. Я сказала сестре:

—     Иди к «Бон Марше» и выбери самые красивые и тонкие.

Она принесла мне очень нарядные, тонкой выделки и с вышитым инициалом, но они сразу же мне показались не такими воздушными, как надо. Г-н Пруст, взглянув на них, сказал:

—     Это никуда не годится, Селеста, мне они не нужны. Делайте с ними что хотите.

—     Сударь, вот увидите, я их перестираю и отглажу. Тогда они не будут такими новыми.

На это он ничего не ответил, а я все очень тщательно выстирала и выгладила. Увидав их, он позвал меня:

—     Селеста, я же сказал вам, что мне такие платки не нужны. Прошу вас, поймите, это не предрассудок и не каприз. Они недостаточно тонки, и от них щекочет в носу. Я чихаю, а для астмы это очень плохо. Пожалуйста, больше не кладите мне их.

Но я хотела попробовать еще раз. Помногу раз выстирав и перегладив новые платки, я переложила их между старыми, и он сначала как будто ничего не заметил. На самом деле просто ждал моего прихода за чем-нибудь другим. И вот, когда я вошла, он взял один из этих платков и маникюрные ножницы, взглянул на меня и тихо сказал:

—     Дорогая Селеста, вы, кажется, так ничего и не поняли. Сейчас я вам все объясню и покажу.

С этими словами он начал резать платок на полоски. А когда закончил, то добавил:

—     Теперь поняли?.. Запомните раз и навсегда, Селеста, носовые платки, как обувь, приятны только уже поношенные. И поэтому оставим только старые.

Если бы г-н Пруст был, как иногда говорили, мнимым больным или просто хотел сделаться интересным своей болезнью, тогда от его постели не отходили бы доктора и повсюду в доме лежали бы лекарства. Но за все эти восемь лет он не позвал никого другого, кроме доктора Биза, к которому издавна привык и которому доверял.

—     Это очень хороший доктор, — говорил он мне. — А то, что прописывает слишком много лекарств, то я и без него знаю, когда их нужно принимать.

Г-н Пруст родился в семье медиков, и у него был пример отца. Несколько раз он рассказывал мне про один случай, который очень смешил его.

—     Однажды утром, когда мой отец еще завтракал, докладывают о каком-то г-не, требующем срочно его видеть. Отец сначала отказал, сказав, что хочет спокойно позавтракать, да и потом он занят, и поэтому пусть этот человек приходит в то время, которое ему назначат. Но посетитель настоятельно просит, даже умоляет. С раздражением отец кидает на пол салфетку, идет в приемную и начинает осматривать и расспрашивать его. И вдруг отец кричит: «Спасайтесь, сударь, бегите, горим! По­жар!» И больной сбежал, как заяц, ни о чем больше не спрашивая. Отец сразу же понял, что он не вполне нормален. Понимаете, дорогая Селеста, ведь всегда было одно и то же: садимся за стол — телефонные звонки, вечером непрестанно за ним присылают. Он возвращался и говорил: «Осмотрел такого-то, у него то или это, я ему прописал такое-то лечение». И рассказывал уже в подробностях. Поэтому сын врача становится и сам в некотором роде медиком, когда вокруг говорят только об одних болезнях. Я прекрасно знаю, что мне нужно, уж поверьте.

Именно поэтому он предпочитал всем другим доктора Биза — седеющего невысокого человека, очень спокойного, очень серьезного, очень вежливого, который называл г- на Пруста «мэтром». Он был рекомендован братом Робером, ставшим, как и отец, знаменитым профессором, а с доктором Бизом учился вместе в университете. Г-н Пруст обычно никогда не обращался к брату по поводу своих болезней, только уже в самом конце, да и то вызывал его не сам, а мы с доктором Бизом.

Он почти и не слушал его или добродушно над ним подшучивал, как бывало, и сам мне говорил:

—     Я сказал ему: «Милейший доктор, сегодня вы прописываете мне лекарство, о котором еще позавчера сказали, что оно отравляет меня. Как это понимать?»

Он так забавлял г-на Пруста, что попал в его книгу «Пленница».

Г-н Пруст принимал только те лекарства, которые хотел. И что бы там ни рассказывали, он ничуть не был рабом таблеток. Правда, у него на столике всегда лежали веронал и кофеин. Но он ни в коем случае не принимал их постоянно. Самое главное, чтобы они всегда находились под рукой. Дело еще и в том, что одно неизбежно влекло за собой другое. Если, например, вечером он чувствовал себя слишком усталым или ему хотелось заняться работой, тогда он принимал кофеин — и, есте­ственно, чтобы потом как-то сгладить его действие и отдохнуть, нужен был веронал. Однако все это только очень малыми дозами и очень осторожно. Ничего другого он никогда не употреблял. Все разговоры об адреналине — не более чем сплошные выдумки.

Правда, он часто вызывал доктора Биза, нередко на этом настаивала и я. Тогда он говорил:

—     Хорошо, посмотрим. И назавтра или через пару дней соглашался:

—     Ну, ладно! Зовите доктора Биза! Но всегда и все решал только он сам.

Доктора Биза чаще всего приглашали — и он всегда сразу же появлялся — по каким-нибудь пустякам, я долго не могла понять, в чем тут дело. Они сидели вместе значительно дольше, чем было нужно для любой консультации. Он никогда ничего не говорил мне по этому поводу, но, зная его, я думаю, они просто разговаривали, главным образом, о его книге, чтобы г-н Пруст мог получить нужные ему сведения. После этих бесед он бывал очень доволен и улыбался иронической усмешкой, как всегда после хорошо проведенного времени. Да, зная его манеру работать, я уже заранее могла сказать, когда он позовет доктора Биза, чтобы мучить его всяческими не­удобными вопросами.

В сущности, главным лекарством против астмы — единственным, к которому он регулярно прибегал, — были окуривания. Помню, как он говорил мне, весь бледный после долгого вдыхания:

—     Только это мне и помогает по-настоящему. Я пробовал сигареты Легра с тем же порошком, но их бумага, даже самая тонкая, нехороша для меня. Лучше всего дым в чистом виде.