Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили Страница 18

— А как же, перед каждым свиданием. Ты как-то легко обходила все теоретические утверждения, но как я счастлив теперь. Даже когда меня не пустят в Париж читать лекции, я не расстроюсь, ведь у меня есть ты!

Чтобы избежать огласки нашего романа, я приходила к Дау сама. На крыльях пролетала парк химико-технологического института и, затаив дыхание, вступала на асфальтовую дорожку Физтеха, утопавшую в цветах. Он ждал меня у приоткрытой двери. Высокий, стройный, тонкий и очень нежный. Он сейчас же начинал поспешно раздевать меня. Я умоляла:

— Даунька, оставь хоть что-нибудь на мне!

— Нет, нет, ни за что! Ты так красива вся! Корочка, есть в Эрмитаже картина «Венера выходит из морской пены». Я ходил любоваться ею. А ты гораздо красивее её. Если бы я мог, я бы издал закон: мужчина, оставляющий на своей возлюбленной какой-нибудь предмет туалета, подлежит расстрелу.

Я уходила на рассвете. Как-то мы проспали. Я вышла поздно. Выходя из низкой решётчатой калитки Физтеха, в парке наткнулась на своего сокурсника по университету. Он, видно, заметил меня ещё на территории Физтеха и поджидал.

— Кора, здравствуй.

— Здравствуй, Володя.

— Тебя нигде не видно. Теперь я знаю, почему! Это он увёл тебя с нашего вечера, и ты все время только с ним?

— Да, — ответила я, гордо подняв голову.

— Кора, только в следующий раз не надевай платье наизнанку.

Я посмотрела на себя — все швы наружу. Вспыхнула, но потом мы оба расхохотались весёлым молодым смехом. Он сказал:

— Ты не смущайся. Все всё знают давно. Кора, имей в виду, тебе многие завидуют. Я лично завидую только ему.

Как быстро отлетели в вечность самые мои счастливые годы в Харькове, годы жгучего счастья и большой любви. Наступил 1937 год. Этот год многих зацепил. Ночной звонок телефона. Дау схватил трубку. Побледнел. Медленно опустился на постель: «Так, да, я дома». Ему сообщили сотрудники, что «чёрный ворон» увёз Шубникова и Резенкевича.

— Дау, идём ко мне, пока поживёшь у меня.

Дома у меня решили: днём я достаю ему билет на ночной поезд в Москву. В Москве начал работать институт Капицы. Пётр Леонидович приглашал Дау работать у него.

Следующей ночью я одна провожала Дау в Москву. Расставались мы очень растерянные, очень расстроенные, очень подавленные. В нашу жизнь вторглось то, чего не должно было быть. Расставались мы не по своей воле. Долго я смотрела вслед поезду, увозившему Дау. Воздух стал синеть. А там, куда ушёл поезд, появилась розовая полоса рассвета. Нет, этот рассвет уже не мой! Грустно было возвращаться домой теперь, такой обездоленной, такой одинокой!

Глава 13

Наш роман продолжался в письмах.

28.II.37 Девуленька, моя любимая, только вчера написал те— бе и сейчас пишу опять. Вот уж, вероятно, мои скучные письма надоедят тебе. Напишу точно о себе, о сво— ем здоровье и настроении.

Грустно как-то без тебя. Нельзя ни поцеловать твои ясные глазки, ни обнять тебя. С кем-то ты флиртуешь? И главное, и так, и так плохо. Если мощно флиртуешь — то завидно, а если нет — то ещё хуже, — скучаешь. Бедная моя замученная девочка. Чувствую уже, что не уломаю тебя на расстоянии поехать отдохнуть. И сейчас ты, вероятно, такая усталая, грустная, а мне хочется, чтобы тебе было весело и хорошо на душе.

Как я люблю тебя, любимая моя. А ты еше, как на зло, не чувствуешь этого.

Числа 15-го Сессия Академии, на которой я должен докладывать. Ну, всего хорошего, дорогая. Дау.

Девочка, моя любимая, из-за болезни несколько дней жил у Рума и не был в Институте, так что сразу получил два твоих письма. Как тебе не стыдно писать, что меня не радуют твои письма. Зачем ты меня дразнишь? А я так люблю читать твои письма и много, много раз их перечитывать. И чем длиннее, тем лучше. Мне так приятно читать каждое твоё слово. Тогда мне верится, что ты все-таки любишь меня, а пишешь гадости только по злому характеру.

Очень беспокоюсь о твоём здоровье. Как следует не вылечили твоё воспаление лёгких?! А то ведь ты из-за меня заболела — пустил тебя в холодный аэроплан.

Я все никак не могу выздороветь. Грипп прошёл, фурункулы тоже, но желудочное отравление (?) не кончается. На днях была температура 39,8 и было ужасно гнусно. Сейчас 37 и постепенно проходит. И когда ты пишешь злые письма, мне начинает казаться, что ты меня уже совсем скоро разлюбишь и полюбишь какого-нибудь здорового, сильного, хорошенького. Я сейчас все время думаю о тебе, о том, какая ты замечательная. Как хорошо было лежать вместе с тобой, крепко, крепко прижавшись друг к другу.

Как ты проводишь время? Заводишь ли знакомых?! А то проработаю.

Пытаюсь звонить тебе почти каждый день, когда не валяюсь, однако обычно очень трудно дозвониться, а очень поздно будить тебя не хочется. Крепко, крепко целую. Дау.

31.V.37 Корунечка, моя любимая.

Наконец-то вчера дозвонился до тебя, а то тебя все нет дома (номер не отвечает, и я уже несколько забеспокоился). Ты не можешь даже представить себе, моя девочка, как мне приятяяяяяяяяно слышать твой голос. Надо обязательно устроить, чтобы мы виделись не с такими длинными перерывами, а то как тоскливо становится.

Что с твоим здоровьем? Чувствую, что оно не в порядке и ты опять не лечишься. Как тебе не стыдно?! Напиши подробно об этом!

Какой твой отпуск?! Хорошо, если не с 1-го июля, а то мне раньше конца июня не вырваться в Харьков. На днях опять позвоню тебе. Крепко, крепко целую. Дау.

Я так тебя люблю, Корунечка, а ты даже не чувствуешь.

18.VI.38 Девочка моя любимая, ты представить себе не можешь, как я люблю читать твои письма. Я никогда не читаю их на людях, а всегда читаю один, сидя в уголке, чтобы можно было представить себе твои серенькие глазки. Я читаю их так медленно, словно ем что-то очень, очень вкусное, но чего ужасно мало и сейчас вдруг кончится. Только жутко немного бывает, а вдруг ты написала, что меня совсем разлюбила или разозлилась на меня. Ведь я так люблю тебя и мне так одиноко, что ты не веришь в мою любовь.

Мне и смешно и грустно слушать, когда ты жалуешься, что я не приезжаю. Ведь я, Корунечка, тоже на работе, и хотя мне легче разъезжать, чем тебе, но все-таки не так уже просто. Ты ведь, небось, даже не уверена, сможешь ли приехать сюда кроме ноябрьских и майских дней. Здесь в институте отпуск только с конца июля, и мне трудно уехать отсюда больше, чем на месяц раньше конца года. А сейчас ещё Бор здесь.

Как твоё здоровье, любимая моя? Я ужасно боюсь за тебя. Ты так плохо следишь за своим здоровьем и мне всегда страшно думать, что сейчас, когда меня нет, никто не следит за тем, ходишь ли ты к врачам или совсем забросила лечение.

Как с путёвкой, ведь потом трудно будет достать?!

25.XII.37 Корунечка, любовь моя, от тебя ничего нет. Как я боюсь за тебя, моя деточка. Когда я думаю о том, что с тобой может что-нибудь случиться или ты меня разлюбишь, становится так жутко, жутко. Я как-то даже представить себе не могу, как я мог бы жить дальше, зная, что больше никогда не увижу моей Корочки.