Мансур Абдулин - От Сталинграда до Днепра Страница 18

Что мы и сделали. Рядовые «заградчики» нам рассказали о своем капитане. Он, оказывается, эстонец, по фамилии Тукхру, Ян Янович…

Бывший командир заградительного батальона, а теперь генерал-майор в отставке Тукхру Иван Иванович, прочитав мою книгу, в которой он увидел и свою фамилию, пригласил меня к себе в гости в город Таллинн. После того как мы вспомнили о наших победах и неудачах на нашем большом боевом пути и об этом эпизоде, я решил услышать от него ответ на не дающий мне с тех пор покоя вопрос — почему он никогда не расстреливал «паникеров», в том числе и нас на «пяти курганах»?

— Иван Иванович, объясните мне, почему вы никогда не расстреливали отступающих, в том числе и лично меня с товарищами, в отличие от других «заградчиков»?

— Мансур, а ты обратил внимание, кто командовал теми «заградчиками»?

— Нет, не обращал внимания.

— Отвечаю на твой вопрос — потому что я эстонец. — Мысленно перебираю тех командиров, которые рьяно выполняли приказ № 227 — «Ни шагу назад!»… И в самом деле, среди них не было ни одного эстонца… — А мое начальство в то время подозрительно относилось к моему нежеланию выполнять приказ и считало это «самодеятельностью»…

Через час бой кончился. Курганы наши, но никто не может смотреть друг другу в глаза… Позор-то какой! Всю ночь напролет нас посещало командование.

Рассказывают солдаты, что у соседнего полка обстановка была не менее сложной, но в тяжелый момент появился среди солдат начальник штаба капитан Билаонов Павел Семенович. Его громовой голос и решительные действия заставили пехотинцев остановиться и залечь. Билаонов сначала остановил батальон, а потом организовал контрнаступление. Личным примером, бесстрашием подчинил всех своей командирской воле. Отступившие два батальона, видя такое дело, вернулись на свои прежние позиции.

А нашего командира полка заменили.

Было уничтожено 13 фашистских танков, 6 артиллерийских орудий, 8 минометов. Живыми взято в плен около ста немецких солдат.

«Пять курганов» дорого стоили нам.

Утром мы потеряли солдата Гарипова Ахмета. Еще вчера вечером его видели наши ребята с котелком горячих углей… Его нашли уснувшим под плащ-палаткой, которую он сделал балаганчиком над котелком с углями. Угорел, бедняга…

Пожилой узбек Латып-ака, горестно вздыхая, качал головой:

— Ай, Гариб, Гариб! Хотел маленький Тошкент делать! Наше узбекский сандал делать хотел… Сандал — ето ям. Много жар-угл. Потом вся семья и гости ляжет кругом сандал, все закроются много одеял… Сандал хороше будет, тепло будет, только нада нога и живота под сандал, а голова нада на улиця, чтоб свэжий воздых дышат. Если голова прятит под сандал, умырал будеш. Гариб свой голова прятит… Плохо умрал. Умрал нада, когда совсем аксакал будеш… Когда пятнадцатый ребенка вирастил… Гариб, Гариб, какой дурной голова тибе дал аллах… Люче от пуля нада был умрал ему… в бою…

Я слушал пожилого узбека и вспоминал, как летом в училище падал в обморок от ташкентского зноя. Большая у нас страна. Одни к жаре привычней, другие к морозам. В декабре сорок второго под Сталинградом доходило до минус тридцати-сорока. Можно, конечно, и минус пятьдесят человеку выдержать, и минус семьдесят. Без ветра. А тут ветер степной, и одна защита — окоп. Я по рождению сибиряк, и то еле терпел. Узбеков с юга лучше бы не посылать сюда в морозы, а поберечь их до лета. Но когда враг прет со всех сторон, когда над страной нависает угроза фашистского ига, нет места подобному расчету.

Рядом в стрелковой роте тоже ЧП. После вчерашнего боя солдаты нашли в поле рядом с окопами круглую, как люк танка, дыру. Из дыры поднимался теплый запах жженого кирпича, как от только что сложенной и в первый раз затопленной печки. Дыра при дальнейшем исследовании оказалась входом в просторный отсек наподобие горшка пяти-шести метров в диаметре, образовавшийся в результате взрыва фугасной бомбы. Глинистый вязкий грунт раздался от взрыва в стороны, спрессовался, как кирпич, и внутренние стенки «горшка» прожарились, только узенькие трещинки в них… Самые бойкие и нахрапистые солдаты роты решили выспаться, «как у Христа за пазухой». Спустились туда восемнадцать человек и уснули навсегда: оказалось, что из мелких, но глубоких трещин продолжалось выделение окиси азота от взрыва. Ну кто мог знать о такой опасности? Знать могли шахтеры. Я шахтер, допустим. Найди я этот «горшок» — прекрасную спальню, я забыл бы, что я шахтер, — первым бы спустился захватить себе место… И когда ума наберемся?

…Стояли тридцатиградусные морозы, от которых немцы подыхали как тараканы, но и нам, сибирякам, было уже невтерпеж. Как назло нам давно не привозили тыловые «крысы»-интенданты «наркомовских». Я получил задание от ротного: «Пока ночь, сбегай в штаб полка и доложи самому командиру полка». К рассвету я благополучно вернулся в свою роту и увидел страшную картину: все сорок человек во главе с ротным были мертвы. В блиндаже ротного я обнаружил немецкую канистру с остатком незамерзающей жидкости «антифриз», пахнущей спиртом… Я, как парторг роты, доложил по связи комиссару батальона о случившемся. Он, во избежание для себя и комбата неприятностей, в течении недели «списывал» отравившихся как героически погибших в боевых действиях, иначе они с комбатом были бы лишены очередных наград и званий….

Снег падает легкими пушинками. А среди дня заморосил мелкий, водяной пылью дождь. Совсем сыро стало в окопах.

Хорошо, что на днях фашистские транспортные самолеты, которые продолжали свои ночные полеты, сбросили нашему батальону очень ценный груз. Сапоги утепленные. Или лучше их назвать «бурки», на кожаной подошве, с кожаными головками валенки. Удачно сшиты: теплые и сырости не боятся. Для такой погоды, как сегодня, это лучше, чем наши валенки. Мы все с превеликим удовольствием хорошо обулись.

А фрицы злились, что их бурки достались нам. Ночами кричали:

— Рус, отдавайт валенки, возьмить автоматы! (У нас и автоматов было немецких полным-полно, и патронов к ним сколько хочешь.)

Ногам-то хорошо, но сверху нас мочит сырым снегом и дождичком. Плащ-палатки порастеряли вчера. Что делать?.. Во-о-н там, на нейтральной полосе, я вчера видел распоротые тюки, сброшенные фашистами для своих, с разным тряпьем. Кажется, там есть плащ-палатки…

От наших передовых окопов не более чем в двухстах метрах лежат кучами новенькие плащ-палатки. Сбегать бы, но… Крутился я, вертелся и все ждал, что, может быть, кто другой попробует туда сбегать, и если все обойдется благополучно, то и я сбегаю на нейтралку. Кивнул я на те палатки Суворову, он дипломатически промолчал, а я уже оказался в неловком положении: как будто я сам боюсь туда сбегать, а Суворову намекаю… Лучше бы уж и не заикаться мне! А теперь придется сбегать, иначе повиснет на мне ярлык «трус»…