Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) Страница 18

Несколько снимков были переложены страницами "Медицинской газеты". Овальный портрет какой-то барышни, открытка с видом на старый Севастополь... Групповой снимок сестер милосердия...

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ. Женщины и девушки, в одинаковых длинных платьях, с красными крестами на головных накидках, сидели и стояли на палубе какого-то судна. Видимо, госпитального...

Сначала мне показалось, что по времени это русско-японская война. Потом я разобрал надписи на спасательном круге: "...rtugal". "Portugalia"? "Португалия"? И тут меня осенило: да это же "Португаль"! То самое госпитальное судно, которым командовал в первую мировую лейтенант Домерщиков!

- Откуда у вас этот снимок? - спросил я у директора безо всякой надежды на исчерпывающий ответ. Тот пожал плечами, кликнул из коридора какую-то Веру, и немолодая крашеная блондинка, глянув на снимки, с усилием припомнила.

- Да заходила тут старушка одна. Одуванчик божий... У нее кот креветки ест, вот она все в пивной зал за отходами приходила... Давно ее что-то не видно. Может, кот сдох, может, сама убралась... А что, родственники нашлись?

- Нашлись, - поспешил я уверить ее. - Как ее звали, где она жила, не знаете?

- Да мы так ее и звали, - хмыкнула Вера, - "божий одуванчик". А живет она где-то тут, в Столешниках. По-моему, в доме, где ювелирный. А уж квартиру не скажу, в гости не приглашала...

Номер квартиры подсказала "Медицинская газета", в которую был завернут снимок. Карандаш почтальона пометил ее цифрой "14".

Догадка оказалась верной, и через полчаса, позвонив в квартиру № 14, я уже знал, что старушку звали Марией Степановной Кротовой и что месяц назад она сдала свою комнату в ЖЭК и переехала в дом престарелых где-то в Измайлово.

16-я Парковая улица. Шестиэтажный кирпичный дом утопал в зарослях сирени, рябины, шиповника. Марию Степановну я разыскал в буфетной комнате третьего этажа, где старики кипятят себе чай. Сопровождавшая меня дежурная окликнула сгорбленное седоголовое существо в клетчатом байковом халате:

- К вам пришли, Кротова!

- Ко мне?! - обернулась старушка, прижимая к груди большую красную чашку. Никогда не забуду глаза этой женщины. Все в них было: и искреннее изумление ("Неужели я кому-то еще нужна?"), и неистребимая годами надежда в счастливый поворот судьбы ("Боже, неужели что-нибудь может измениться?"), и грустная мудрость человека, готового оставить бренный мир...

Мы прошли в комнату с балконом, которую Кротова делила со своей соседкой, и я показал фотографию, взятую у директора кафе.

- Боже, как она к вам попала?! - воскликнула Мария Степановна, опускаясь на застланную синим казенным одеялом кровать.

Я вкратце рассказал историю своего поиска и тут же спросил, не знает ли она названия судна, на котором сделан снимок.

- Мне ли не знать?! - всплеснула руками Кротова. - Плавучий госпиталь "Портюгаль", или, как именовали его военные, "Транспорт № 51". Я была на нем сестрой милосердия. Да вот же я, во втором ряду слева! Не узнаете? Что, не похожа?

Кротова произнесла название судна на старый манер. По современной орфографии - "Португаль".

Она сопроводила вопрос грустным мягким смешком. Я спросил ее:

- Фамилия Домерщиков вам не знакома?

- Господи, вы и Михаила Михайловича знаете?! Конечно, знакома, еще как знакома... Да я ему жизнью обязана! Ой, да только ли я одна!..

Подождите... Давайте я вам все по порядку. Наш "Портюгаль" ходил за ранеными в Лазистан. Это такая область в Восточной Турции. В ту пору, а было это в шестнадцатом году, там шли самые главные бои на всем Черноморском театре. Наши войска осадили турецкую крепость Эрзерум и довольно успешно продвигались в глубь Лазистана. Так что раненых хватало. Мы приходили за ними в порт Ризе - это южнее Батума, - переправляли на пароход, мыли, перевязывали, обстирывали... Валились с ног от усталости, и все же - ведь нам было по восемнадцать - двадцать лет - молодость брала свое. Поздним вечером, управившись с делами, собирались в кают-компании, слушали граммофон, танцевали, флиртовали.

Вот на такой вечеринке я и познакомилась с Михаилом Михайловичем. Он был начальником десантной базы Ризе и всегда помогал нам переправлять на "Портюгаль" раненых на своих десантных ботах, или шаландах, как мы их называли. Все знали, что у него какая-то необыкновенная судьба, что он из бывших штрафников. На высокого красивого лейтенанта с полным бантом солдатских "Георгиев" многие сестрицы заглядывались. Я тоже не была исключением. И отчаянно ревновала его к сестре милосердия лазарета екатеринославского дворянства Полине Константиновне Воронцовой. Между собой мы звали ее "Константинополем". Она пришла на "Портюгаль" после гибели мужа на румынском флоте. Необыкновенного сложения, грация, такт, ум - все при ней. Конечно же, Михаил Михайлович увлекся ею. А мы, мелюзга, восемнадцать - двадцать лет, только горько вздыхали... У нас было любимое развлечение - "цветочный флирт". Вы, наверное, не знаете такую игру. Всем раздаются карточки, как в лото, а на них против названий цветов - вопросы и ответы. Например, молодой человек говорит мне: "Фиалка". Я ищу на карточке "фиалку" и читаю фразу: "Вы прелестны, сердце мое разбито". Я - ему: "Гиацинт", он читает: "Я не люблю тех, кто не умеет скрывать свои чувства". И так далее, пока шуточная перепалка и в самом деле не перерастает во флирт. Во всяком случае, симпатии и антипатии выявляются довольно точно. Так, на мою откровенно дерзкую "сирень": "Вы мне нравитесь" я получила от Михаила Михайловича весьма прохладную "виолу": "Увы, у сердца свои законы".

Ах нет... Я что-то не о том.

В тот роковой рейс мы вышли из Батума. "Портюгаль" как чувствовал беду: не хотел сниматься с якоря. Наша якорь-цепь перепуталась с цепью минного заградителя "Великий князь Константин", и пришлось немало повозиться, прежде чем покинуть порт. Спалось дурно. Качало. Всю ночь бегал по палубам и орал дурным голосом судовой козел Васька. А судовой пес сбежал еще в Батуме.

Сначала мы зашли в Ризе, где Домерщиков любезно разрешил нашему капитану взять на буксир три десантных бота и паровой катер, чтобы удобнее было переправлять раненых с берега. Я видела, как наш капитан Дива пожал ему руку. Мне очень хотелось, чтобы Михаил Михайлович заметил меня. Было такое предчувствие, будто я вижу его в последний раз. Я дважды спускалась по трапу, стараясь пройти как можно ближе от них. Но они, Домерщиков и Дива, что-то увлеченно доказывали друг другу. И только когда я взбегала на борт с твердым намерением вернуться в палату, Михаил Михайлович заметил меня и приветственно кивнул. Я была счастлива. А через час, поздней ночью, мы вышли из Ризе и двинулись, прижимаясь к берегу, в Офу, турецкий городишко, близ которого проходила линия фронта.